Такому, конечно, лучше, чтобы все сами свои проблемы решали. Бегаешь, мол, хреново. Да и порох в мушкете отсырел. Ну кто так делает, скажет немец условный? Вон как надо… И превратится тут же в капитана-очевидность. А то и в генерала с инициалами «Надо Было Так».
Пока Боря напарника в шапке треуголке представлял, который каждому раненому солдату объясняет, что плохо воевал и нужно было совсем иначе, ему из палатки виднее, Олаф снова генерала включил и в штыки встал.
— И я не понимаю, почему мы работаем по тринадцать-четырнадцать часов.
— Ты засекаешь что ли? — удивился русский сантехник, который часов за работой не наблюдал. Время летело так, что света белого не видел. В основном на трубы и паутину смотрел.
Промежутки дня делились лишь на оплаченные управляющей компанией по ставке, сверхурочные часы и подработку, что уже для себя, «мимо кассы».
— Конечно! — добавил напарник лысенький, не горя желанием снова выходить под метель и завывающий ветер русской зимы.
Ветер тот только усиливался и первый настоящий снегопад синоптики обещали. Летом то дождей особо не было. А природа помнит о долгах. При случае возвращает. Любит русская зима перед немцами во всей красе проявлять себя. А вон всё понять не может, почему они до Сибири не дошли.
Вот и сейчас сделал умный вид, обуваясь и спросил:
— Почему в ноябре зима ещё осенью у вас считается? Говорят, что дальше хуже будет, но куда уж хуже? И так — снег!
— В Германии снега что ли не бывает?
— Бывает конечно, но на Рождество. Пару недель, — объяснил немец и вздохнул. — Чтобы ёлку чем украшать было.
— А что, нечем украшать? — посочувствовал Боря, о справлении праздников вообще не думая. Не когда думать куда поставить ёлку, когда жить негде.
— Как это нечем? Есть. Но… нельзя.
— Почему?
— Потому что ель — символ христианства, — вздохнул Олаф. — И может обидеть чувства других верующих.
Боря даже за плечи немца взял, потряс, сочувствуя.
«Куда-то они там в своём равенстве не туда ушли, балансируя между фашизмом и человеколюбием. Но под Москвой в сорок первом немцу ещё хуже было, так что пусть не жалуется и одевается», — тут же напомнил внутренний голос.
Вслух свои мысли Боря говорить не стал, дабы снова не ломать хрупкую картину мира насчёт того, что они там вообще забыли в своих вечных поисках с прорывом на восток. Он же — «драх нах остен». О чём ещё в школе говорили.
И всё же немец и зима — не союзники и даже не дружат. От того Боря напарнику ушанку подарил, тулуп и валенки батины из гаража привёз, чтобы до весны дожил. Тем набором на улице в последние дни и держался. А то придумал тоже — в ветровке и кроссовках приехать, в шапочке спортивной толщиной в миллиметр. Не любит таких Сибирь.
Лысенький, щуплый, к тридцати лет безумно похожий на мумию, Олаф вообще всей своей мертвенной бледностью показывал, что вот-вот сейчас помрёт от такой климатической и жизненной адаптации.
Но жалеть его Борису было некогда. Старт отопительного сезона заставил скинуть шесть килограмм даже его. А на теле ещё с техникума ничего лишнего не задерживалось. Теперь и вовсе подсушился на беготне с трубами и батареями по лестнице. Лучше заседаний в бане и беге в гору с утяжелителями, но Даше о том лучше не говорить. Обидится, да и приятно смотреть на неё сзади, когда приседает.
Осознав, что соскучился по спортсменочке больше, чем по сну, Боря даже разозлился на себя.
— Олаф, не ной. Сотрудник попросил помочь. Значит, надо помочь!
— Так пусть оставит заявку! — взмолился немчик бледненький.
Боря посмотрел на него как на падшего, поиграл бровью, усмехнулся. Нет, не понимает. В валенках, тулупе, ушанке, поссавший, а всё ещё не понимает, что есть зов человека в нужде.
— Есть же аварийная служба! — напомнил Олаф, пытаясь достучаться до рационального мышления загадочного русского мышления. Жертвенность какая-то, другая система ценностей. Придумали тоже себе. Ещё и гей-парады не проводят. Закрытые люди. Консервативные.
Глобальный кивнул, разучившись спорить с европейцем ещё в первые дни, но постепенно направляя адаптанта в сторону верного мышления:
— Есть, а ещё есть «аварийная дружба». Она же — «дружба по знакомству».
Не будет же он говорить коллеге, что работают они сверхурочно для того, чтобы директор Тимофей Вольфыч перестал тыкать в падение показателей.