«Жив, курилка!» — промелькнуло в голове, а для верного украдкой пакет пощупал. А там — мягкое что-то. Типа одежды: «На тазобедренный сустав и голень не похоже, не кости!».
Бобрышев даже улыбнулся. И пистолет его на месте. Так, перепутал малость. Голова болит немного, на затылке шишка, но жить можно.
В целом — всё неплохо.
И от того настроение поднялось. А сам Бобрышев начал помогать Зину поднимать. Задача эта была не из лёгких даже для трёх мужиков. Благо, один был после сотрясения, а двое других изрядно вымотаны.
Стоило Зину приподнять, как Егору кольнуло в поясницу, а у Бори колено больно хрустнуло. Один разжал руки, второй отпрянул. А оставшийся один на один с проблемой под центнер лейтенант понял, что тут его полномочия — всё, кончились.
Повторное приземление Зины на асфальт, однако, случилось на покрывало. Зацепившись за угол краем, то создало некое подобие надувного самолётного трапа. И скатившись под углом, массажистка вдруг сделала перекат, подскочила и без всяких разговоров заехала Егору коленом по яйцам, швырнула Борю в сугроб, перекинув через плечо как тренировочную куклу, а когда пошла на сближение с лейтенантом, тот дал дёру вокруг машины.
— Гражданочка, я на слу-у-жбе-е-е! — кричал он, нарезая круги.
Тут как раз наступило время применить табельное оружие, но что-то подсказывало, стоит замедлиться и с северных территорий за ним спустится небольшой сибирский зверёк.
На этот счёт катающийся на асфальте в прогибе охранник точно мог сказать, что это пять букв по вертикали.
А Боря ничего не мог сказать. Он не сразу нашёл силы выбраться из снежного плена. Барахтаешься как дурак, а тебя обратно под собственным весом затягивает. Ещё и сил нет. Но когда набрав лицом снега, Глобальный всё же высунул голову наружу, обнаружил что всё не так уж и плохо.
Запала Зины хватило только на два с половиной оборота. Придя в себя, она замедлила скорость и осмотрелась, спросив удивлённо:
— Где я?
— В пизде на пятой полке, — поднялся на здоровом локте Лапоть, осторожно разворачиваясь среди чёрных мешков. — Там, где ебутся волки!
Боря из последних сил заполз обратно на трассу, устало пробормотав:
— Братан, ты как там? Живой?
Лапоть, подсвечиваемый внутренней подсветкой салона, даже улыбнулся и сказал:
— Деревня снилась. Детство. Мы старые сношенные под ноль коньки брали, лезвия отрезали и к основаниям стульев прибивали, приматывали или прикручивали. Тут уж кто на что учился. Или к какой сидушке, набитой чёрте чем, прикрепляли. Получался такой устойчивый санный транспорт с низкой посадкой, но гораздо короче санок. Шустрее, чем Феррари на льду. Берёшь две палки от лыж, укорачиваешь и на озеро пиздюришь два километра от центра деревни. А там катаешься столько, пока одежда колом не встанет. На тебе штаны тёплые с начёсом, свитер, потеешь как лось, хоть соль слизывай. Но идти далеко, и возвращаться всем лень. Да тупо нет сил уже туда-сюда бегать. Часто и после школы. Но нет там, Боря, ни голода, ни холода. Интерес один. Носишься по всему озеру на этом конько-сиденье, сначала разгоняясь ногами, а потом, заскочив, помогая себе палками. Скорость такая, что в ушах свистит, шапка-ушанка слетает. А других и не было, почитай. Привяжешь её за уши, не слышно нихрена, на лоб сползает. Ещё и не видно ни зги часто. И несёшься во весь опор по льду. А чистить-то лёд некому. Ну разве что клочок зимней лопатой, но то на школьном стадионе. А нам простора хочется, чтобы погонять как следует. И идём на озеро тогда, когда ещё молодой лёд встаёт, не заснеженный. Он гладкий, ровный, прозрачный. Вот раздолье! Мужики ещё на зимнюю рыбалку на лёд заходить боятся, а мы, малышня, уже там. Кричат на нас, ругают, а нам всё по боку. Весело нам.
Боря устало присел рядом, слушая раненного, подал Егору руку. Тот поднялся, присев рядом, и всё ещё придерживая «мужское хозяйство».
— Но как-то осенью я решил всех переплюнуть, — продолжил Лапоть, глядя на свисающую вниз руку, что плетью повисла вдоль тела. — Достал из сарая своё изобретение, оделся в какую-то ветровку. И пошёл на озеро один. А там лёд ну сантиметров пять у берега, а на глубине ещё меньше. Я разбег взял и скольжу. Хорошо мне. Много простора. Только от палок трещины расходятся, когда толкаюсь. Засмотрелся я на них и остановился. И только с седушки этой слез, как лёд подо мной и провалился. И смотрю я на берег, вроде не далеко до него. Метров двадцать. И берег на озере пологий. Неглубоко. Но и во мне метр с кепкой. И началось какое-то выживание. Хлебану воды, нырну, оттолкнусь, цепляюсь за лёд. Течения нет, это плюс. Но и лёд тонкий. Толком не уцепиться. Только начинаешь выбираться, а он проламывается под твоим весом. Я назад соскальзываю, нырну, оттолкнусь, опять вперёд наскакиваю на полынью, проламываю. И всё по новой… сколько там прыгал, не знаю, но как потом назад глянул, метров семь так и наломал перед собой. А дальше ноги дна коснулись и легче стало. И лёд крепче стал. Выбрался. День ещё такой погожий, ни ветра, ни снега, солнечно. Я только одежду всю с себя снял, трусишки выжал с майкой, обратно накинул. Зуб на зуб не попадает. Губы синие. Кожа синюшная. А я об этом не думаю. Только «а что мамка скажет?» и «батя же пиздюлей навешает!». Подхватил мокрую одежду с обувью и побежал в носках домой. Долго бежал, через силу. Сидушку эту с палками как там бросил, так и не вспоминал о ней потом. Пацанам рассказал — не поверили. И знаешь, что, Борь?