И сердце биться перестало.
Глава 2 — Могут всё не только лишь все
Старший лейтенант Бобрышев с раскрасневшимся на морозе лицом битый час костерил начальника. Так кстати пришлось повышение по службе с благодарственной грамотой и рукопожатием начальства «за доблестную службу и прочее спасение одного даже и более людей на дороге в автоаварии», как метко сказал генерал Дронов.
И как некстати нашёл его в социальных сетях друг детства — Вовка Бестужев. Весёлый, беззаботный блондин, приколист и повеса. С детства в строители хотел пойти. То заборы людям чинил и ставил, латая дырки в прорехах. Кривенькие, косенькие выходили, но ведь — бесплатно. Какой с ребёнка спрос? Молока с печеньем дадут и рад отрок. То стены штукатурил бабкам, что давно без дедов жили, а мелочи на конфеты всегда отсыпать рады за любую работу. А как красить любил — любо-дорого смотреть было. «Хуй» напишет, закрасит тут же. А сам смеётся, весело ему. Тайну ведь никто не видит год-другой. Это потом, как верхние слои облазить начинают — тайная живопись боком лезет. Сразу видно в деревне было — Вовкина работа. Кому ещё на остановке написать «кто писал — лох», как не блондину? Сразу видно, что большое будущее у человека, в маляры-штукатурщики пойдёт или художники-карикатуристы.
Но по мере роста Вовка всё чаще уходил в запой, чем в рабоче-строительный креатив, миновав институт и училище. Тогда как Бобрышев в школу милиции пошёл и в городе остался на практику, потом общага, какое-никакое жильё, с какой-кое-какой семьёй и дочкой на сдачу. Так и потерял все связи.
А тут нашёл, значит, Вовка-ремонтник Бобрышева и написал. Мол, попал в больницу. Давай номер, увидимся, все дела. И если найдёт товарищ время навестить, вспомнят былое на пару, пока кости зарастают.
Травматология суеты не любит. Времени много будет. Всё наверстают.
Бобрышев номер, конечно, оставил. Но не пускал Артём Палыч в больницу к товарищу сразу. Ссылался как какую-то спецоперацию в посёлке, из автомобиля не вылезал с рации. И не желал вникать в ситуацию. Чужд он ностальгических воспоминаний. Видимо, сразу родился взрослым, а вместо игрушек в детстве просил у Деда Мороза бороду.
Так думал Бобрышев, поведения напарника не одобряя.
С другой стороны, понять человека можно. Капитаны Дронов повышения сразу не дал. Но вручая грамоту, намекнул, что ещё на мизинчек показатели подтянет и на пенсию майором пойдёт. Замётано. К гадалке не ходи. А если не подтянет, то сам на шишку сядет, потому что к концу года не радужная картинка выходит. Оказывается, одна камера наружного наблюдения на въезде в город больше результативности даёт, чем весь сибирский полк ДПС. Это при том, что искусственный интеллект выходных не просит, не обедает и по нужде в кусты не отлучается. А что будет, когда сам рапорты составлять начнёт?
Поэтому потенциальный майор, сидя в тёплом салоне служебного автомобиля, молодому сотруднику спуску не давал. Никаких чаев в рабочее время с термоса больше. И шаурмы с шавермой в дороге. На донер и тот хер забил. Только работа, труд, показатели и отчёты без радио и змейки в телефоне.
Стуча зубами, Бобрышев сначала на шапке уши опустил, а потом понял, что останавливает всех подряд на дороге, лишь бы окно открыли и оттуда приятным теплом подуло.
Рыба ищет где глубже, а постовой зимой, где теплее.
С утра даже пару раз алкогольными парами пахнуло. И разок травой повеяло. Ещё пару раз пердежом в нос ударило, но это к делу не пришить. А вот наркошу и пьянчуг в раз упаковали. Камеры умные такое могут? Да ни в жизнь!
Но капитану и этого было мало. Не пускал в больницу и всё-тут. Не понимал дружбы через десятилетия. А над Вовкиными шутками, над которыми Бобрышев обхохатывался в детстве, даже не улыбнулся ни разу. Тупо, говорит. Не красиво. Гнусно.
Нет, не тупо, спорил Бобрышев. В детстве просто смешнее было коровьими лепёхами кидаться. А если увернуться удавалось, то в баню можно было не ходить. И так купались по три раза на дню. Даром, что в лягушатнике. Зато кожа и волосы блестели всем на зависть. Расу не отличить, а порой и гендер. Их так и прозвали на деревне — два чертёнка-ребятёнка.
Вздохнул постовой, поминая былое. Молоко это со сметаной ещё в банке трёхлитровой парное или из тени, охлаждённое, под скамейкой в сенях. Пока нальёшь в кружку, разольёшь половину слабыми ручёнками. В литруху то никто переливать не будет ради такого дела. Потом хлеба оторвёшь краюху свежего, солью посыплешь, или чесноком натрёшь край — и ешь вприкуску. Ничего вкуснее нет.