— Ту же бумагу потом закуривали и ей же опосля подтирались, — пробурчал Стасян ему в тон.
— Да главное, что среди молодёжи голопятной было — мы все импровизировали! — продолжил прадед. — Ведь единственное, что было у нас из профессионального хоккея было, это как раз шайба. С города кто привезёт одну-две ребятне, тому и рады. Мы же без шлемов что до войны, то после играли. Считай, до самой Московской Олимпиады так забавлялись молодыми, чи с молодёждью, чи с ветеранами. И никто не хлюздил. Помню мне шайба в колено прилетела, выбирал чашечку. Так я с другой стороны по ней ударил и обратно вставил! И дальше — играть. Так и играли, как играли все, кто на коньках стоял! — тут прадед улыбнулся, вновь забавный случай припомнив. — Толя Помиранский, правда, один раз ведро на голову вместо шлема нахлобучил. Ну чисто шлем тевтонский сделал. С вырезами для глаз такой и дыркой для губ, чтобы орать как робот нам «кто на меня? Кто на меня⁈». Вратарь же! По нему ту шайбу как следует и кидали, пока не поняли, что молчит уж больно подозрительно и не двигается на льду. А как кинулись к нему, оказалось, губы к ведру приморозил. А пока за кипятком ходили, ещё и уши пристыли. Шапку надо было под шлем запихать. Тоже мне Пьёр Безухов. Ушанка не влезла, это понятно. А спортивная у него на размер меньше была. Вот мочки уха и торчали, и первыми примёрзли. Лопоухий был, ну чисто Домбо или иной избиратель после выборов. Но ничего, как лишнее эскулапы отрезали, сразу красавцем первым красавцам на деревне стал. Только не слышал больше нихрена. Ему и кричат, «Толя, в говно наступил!», а он дальше идёт с высоко поднятой головой. Так на Нюрку и нарвался. У той нюх ещё от советского ковида отшибло, на том и сошлись парой. Он её не слушал, она к нему не принюхивалась. Вот и ты меня не слушаешь! А уши вроде на месте.
— Ну даёшь, де-е-ед! — протянул по старой привычке Стасян, когда Макар Берёзович первый гол противнику следом забил, стоило пас на ход прокинуть к воротам.
— Всё, не хлюзди, играй, — не отрывался напарник от игры, где на игроков не нужно было орать, так как в кой-то веки ими самими управлять можно было. А прадеду только за радость от борта к борту кого-нибудь погонять, пока язык на плечо не повесят. Ровно как председатель в колхозе, пока коллектив ему тёмную не устроил, подпилив доски в сельском туалете предварительно. Но второй Нюрки на деревне уже не было. Так и помер без пары на старости лет. О чём Макар Берёзович тоже рассказывал.
Стасян усмехнулся и снова взялся за джойстик. Сегодня бывший крановщик, а ныне всякого рода разнорабочий взял выходной. Первый за месяц. И решил порадовать городскую семью новым приобретением.
Телевизор в комнате уже был. Брать новый смысле не было. И этот сойдёт. Не большой, но и не маленький. Вот только смотреть по нему было в основном и с сотней каналов нечего, а детские комплексы и переживания постоянно подсказывали Стасяну, что в детстве не доиграл. Потому решительно зайдя в торговый центр, обратно с пустыми руками не вышел. Вернулся домой Станислав Евгеньевич Сидоренко с коробкой японской приставки подмышкой. Не все же деньги с выручки серебра на материалы и квартиры тратить, да и Боря уже оформил в ИП и вот-вот грозит первая официальная зарплата.
Присматривался, правда, Стасян и к американской приставке, но затем решил, что от Японии по сравнению с США стране родной проблем в последние годы меньше. Рад бы и отечественную приставку взять, да те почему-то на прилавках не валялись, а консультанты лишь разводили руками. Словно не всё, что обещал Чубайс, обязательно сбудется хотя бы через три года.
— Го-о-ол! — вскоре закричал и Стасян, тактике предка вняв.
Когда Боря зашёл в квартиру с пакетами, никто его даже не расслышал. Стасян сидел с прадедом на диване перед телевизором и судя по громкости игры, дело было совсем не в слуховом аппарате.
«Да, единственное, что приобрёл из всех побочных эффектов старости Макар Берёзович к своим ста тридцати — это плохой слух, как и рассчитывали трансгуманисты», — заметил внутренний голос Бориса и тут же добавил: «Но похоже, ребята просто кайфуют».