Каким образом батя дотащил его с дембеля домой – история умалчивала, но в нём в разное время можно было найти столько всякого, что хватит на неделю самодеятельности всему взводу. Захочется, к примеру, сапёрное дело изучать. Шашки тратила тут как-тут. Постираться нужно? Есть тряпок неведомое количество и хозяйственное мыло, на котором буквально запечатлелась боль дизайна и несмываемая ничем цифра в «70 %». И то судя по всему, проценты надёжности Вселенной.
Боря мог разочароваться в чём угодно, но он всегда был уверен, что это мыло будет существовать вечно. Оно переживёт отца, его, внука и семь следующих поколений, пока человечество не научится такое мыло есть. Причём никогда ничего не отмоет, разве что порвёт кожу или разъест одежду. А если ему дать волю, то само бросится на врагов и намылит им шею с фатальными последствиями на последних.
Что ещё валялось в дембельском ящике Пандоры? Да что угодно. Перчатка-варежка была! Суровая на вид, погрызенная сотней псов и с одним пальцем. Чтобы с калашом в дозоре, спускать курок удобно было. Боря иногда даже подозревал, что собаки её не только грузли, но и грустить ей не давали кто как мог. Но ни постирать, ни одеть, ни просто выбросить её так и не решился.
В том «отсеке неожиданности» была и сапёрная лопатка. Ей никто никогда не копал окопы, но в разное использовали вместо топора, дротика и в качестве орудия пыток, очевидно. Иначе объяснить, откуда сбоку на черенке следу зубов, Боря не мог. Но если кто-то из дембелей откусил кусок на спор, то это точно следовало отобразить в дембельском альбоме.
Конечно, особой любовью, сложенный в сатиновую тряпочку, пользовался сам солдатский альбом. Старательно расписанный фломастерами, он предлагал взглянуть на двухлетний путь пехотинца, которого из учебки занесло на службу в Венгрию за тысячи километров от родной Сибири. Курсант Глобальный последовательно отрастил усы, опустил волосы, насколько позволял Устав, и красовался с блестящим бляхой ремнём на поясе то на танке, то у БМП, то в противогазе. А рядом такие уже усатые мужики, что ещё полгода-год назад были мальчишками.
Сколько ночей Боря всматривался в этот альбом, громыхая едва живой стремянкой при свечах и не понимая почему отец его бросил со всём этом гаражном великолепии один на один с судьбой?
А теперь выходило, что он бросил его среди заснеженной равнины без свежего хлеба. Но ничего – сутки-двое это тебе не пара-тройка лет.
Пока бойлер нагревал горячую воду в душе, а печка начала гонять тёплую воду по радиаторным батареям по контуру, Боря присел на кровать и разложил пакет с провизией рядом. После всех работ на свежем воздухе аппетит такой разыгрался, что можно было коня съесть. При чём не важно казах ты или просто им притворяешься. В роте с батей вон и казахи служили, и прибалты, и хохлы, и бульбаши, и мордва, и армяне, и буряты, а сам он для них был то ли кацапом, то ли москалём, хоть в Москве был лишь пару часов проездом на вокзале по направлению «Туда» и «Обратно».
И никто не обижался ни «на признаки на лице написанные», ни на кликухи. Пальцем не тыкал. Ведь все они были просто советскими людьми и ровнее быть никогда не могли. Но даже несмотря на редкое землячество, относились по-человечески друг к другу вне зависимости от территории, из которых прибыли нести призывную службу.
При воспоминании о том, что у самого бати погоняло в армии было «Борщ», Боря невольно представил, что созвучно с его именем. Неужели батя столько лет носил в себе эту кликуху, что решил передать сыну?
«Не, ну мог и по три порции борща за раз съедать, чего уж там?» – тут же заспорил внутренний голос. Что еще после марш-броска то делать? Был бы под рукой паломник.
Уплетая еду на обед и запивая почти холодным чаем, Боря только никак не мог понять, как батя в одного провёз, пронёс, прокатил или просто дотащил волоком этот грёбанный чемодан с тротилом, патронами, гранатами, каской и ещё кучей чего такого, от чего пограничные собаки на стыке не одной границы государств, просто у виска бы покрутили. Другое дело, что границы эти были внутри СССР весьма размыты.
По легенде гранатой мужики в первый же день каску подорвали в ещё строящемся гаражном кооперативе. А в сам ГСК охотно вступали и вставали в очередь на получение блочных комнат даже при любом отсутствии личного транспорта.
Так бате и квартира досталась. По той же схеме: отслужил, устроился на завод, поработал, получил на предприятии под роспись. И никакой ипотеки под «щадящие проценты».
Тут Боря понял, что всё уже съел и кусает себя за палец. А ведь хотел же работнику месяца на улице оставить. Максим Витальевич как человек, конечно, говно, но пока работой машет, коллектив не возражает.
«Ладно, выдели ему банку солений», – разрешил внутренний голос.
И тут Боря понял, что не слышит ни лопаты, ни хруста снега, ни «ух!», ни «и-э-э-эх!» с улицы.
Заинтересованный этим фактом, Глобальный даже спустился по лестнице на первый этаж, протиснулся между автомобилем и стеной, поправляя мокрые вещи на батарее, и выглянул наружу.
А там Лёня стоит у тела, руки раскинувшего и крестится. С одной стороны тела лопата валяется с другой пальцы красные торчат. С ладонью подтёртой и намозоленной.
– Ну всё, пиздец. Хватило на полчаса работничка, – заявил сосед. – Вот что за жизнь? Человек может впервые лопату в руки взял, чтобы поработать как следует и тут же… доработался.
Боря вышел на снег прямо в носках шерстяных. Эффект был тот же самый, что и в валенках. Были бы чистые, намокать бы начали. А так свой эффект защитный получался.
Боря нос почесал, глядя на тело. А то жопой вверх торчит, не шевелится. Как стоял, так и упал. Но лицо вниз смотрит, не шевелится. Умел бы человек через снег дышать, оно может и нормально бы было. А так – показатель.
– А я всегда говорил, - продолжил Лёня, телефон из куртки доставая. - Накатил если, то какая работа?
Только определив, что у Бори ни в носках, ни в халате телефона под рукой нет, сосед короткий номер набрал и заявил:
– А у нас тут на гаражах человек умер. Заберите, что ли…
Поговорив с диспетчером с минуту, Лёня баланс перепроверил и снова вздохнул:
– И что теперь, весны ждать?
– В смысле? – не понял Боря, снова посмотрел на снег, а потом как сразу понял!
Тело то почти километр к остановке теперь тащить. Никто вертолёт в ГСК высылать не собирается.
– Борь, я не знаю, - тут же начал психовать сосед. – У меня у самого сердце слабое. Я если потащу, то тебе потом нас двоих тащить придётся.
И тут Глобальный понял, что санки деда всё-таки понадобятся. Но тут же отмёл от себя эту идею. Будь снега хотя бы меньше полуметра, оно может ещё и помогло бы, а так – вряд ли. Да и санки – детские. А Максим Витальевич не то, чтобы лилипут. Килограмм под восемьдесят.
Тут же мелькнула мысль тело прикопать снежком и случайно о нем дня через три-четыре вспомнить, заново обнаружив, то внутренний голос заявил, что заявка уже зафиксирована. Придут ещё и спросят – куда дели? Почему – забыли?
И Боря с грустным лицом обратно в гараж поплелся, в мокрое обратно переодеваться. Если в таком виде к остановке тело потащит, то следом заберут. Но уже в другое отделение, что выше морга.
«Блядский рот!» – негодовал внутренний голос, не желая от тёплого халата избавляться и из сухих носков вылезать: «Этот еблан и при жизни падлой был, и в посмертии нагадить успел. Вот что за люди?».
Бурча, но не произнося вслух, ведь всем известно, что о мёртвых либо хорошо, либо ничего, Боря снова оделся-обулся и даже лопату поднял. В гараж занёс. А дальше идеи – кончились.
Лёня за ногу попробовал протащить тело, но только ботинок зимний в руке оставил. Тогда Боря попросил подсобить и на плечи ему тело накинуть, как шаль. Но если лёгкая шаль хоть и портила эстетику вида мужику, то мёртвый мужик был даже к лицу. То есть – шёл ему.
Однако, сделав с десяток шагов и едва не провалившись по горло, Боря понял, что так далеко не уйдёт. Труп постоянно мешал: то сползал с плеча, то выкатывался из куртки. А собственная куртка тоже была со скользящим материалом. Современные дизайнеры почему-то не учли, что по зиме на плечах не только шарфы с шалью можно носить, но и жмуров доставлять до карет скорой помощи.