– Носи это, – сказал он, надевая кольцо с гербом и девизом на средний палец ее левой руки, – пока я не подыщу тебе лучшего обручального кольца. А это, – он надел на нее кольцо с бриллиантами, – настоящее обручальное. Раз весь мир, и даже время, против нас, мы установим собственные законы! С этого момента ты – моя жена. Ты согласна, милая?
– Ты знаешь, что согласна! Только…
– У тебя возникли сомнения?
– Ни единого. Только, пожалуйста, немного помолчи! Совсем чуть-чуть!
Филип кивнул. Он все равно не мог бы говорить, так как к горлу подступил ком. Он размотал поводья и посмотрел вперед.
Дженнифер, развязав газовый шарф, отбросила капор назад и нежно положила голову ему на плечо – так мягко и нежно, как будто она спала. Ком у него в горле стал больше.
Дождь почти не замочил их. Капли отскакивали от изогнутого полога двуколки. Но дождь усиливался, а немощеная дорога делалась скользкой.
Осторожно!
Филип повернул направо и въехал на мост Найтсбридж. Странный, зеленый, чужой мир вдруг предстал перед ним во всем величии необъятного Гайд-парка. Он был совершенно не похож на знакомый ему Гайд-парк: деревьев было очень мало, а трава кустилась неопрятными холмиками.
И тем не менее прошлое вдруг стало настоящим; прошлое так же обладало острыми клыками и готовилось броситься на него. Если он хочет выжить, ему нужно напрячь все силы и понять, кто же убийца.
Он не убивал Молли. Тогда кто убил ее?
Ему смутно казалось, что в другой жизни он почти – почти! – разгадал тайну; он почти все решил, и все же…
Филип постарался воспроизвести в памяти как можно подробнее обстановку комнаты, в которой он вчера ночью разговаривал с Молли. Он вспоминал пышное убранство, длинные зеркала, выцветшие алые обои, потухший камин. Он постарался как можно отчетливее вспомнить огромную кровать под балдахином, накрытую золотым покрывалом, горящие свечи, а в голове кровати…
Филип резко дернулся, как будто его обожгло.
Дженнифер по-прежнему подремывала у него на плече.
– Фил! – прошептала она, уткнувшись ему в шею. – В чем дело? О чем ты думаешь?
– Об убийстве.
Теперь выпрямилась и Дженнифер.
– Какой же я болван и дурак! У меня в руках с самого начала были все средства для защиты, только я ничего не замечал!
– Какой защиты?
– Во-первых, – он словно вглядывался в прошлое, – подумаем, что на самом деле произошло. Все твердят, будто бы я «разбил дверь». Это неправда, что нетрудно доказать. Я нанес по двери один сильный удар кочергой и пробил филенку. Молли откинула засов и впустила меня… И спальня, и будуар в то время были ярко освещены. Правда, мои обвинители уверяют, что в обеих комнатах было темно. На том и строится весь их расчет!
Значит, Молли отперла дверь. В полной темноте я по ошибке принял ее за Хлорис и задушил. Как же, по их мнению, это должно было произойти? Войдя в спальню, я не сразу набросился на Молли. Значит, я крался по темной спальне, заставленной мебелью, обошел кровать и отрезал довольно длинный кусок шнура от звонка. Затем отыскал Молли в темноте и сделал свое черное дело. А она послушно позволила задушить себя!
– Но ведь…
– Невозможно, моя дорогая, – сказал он спокойно. – Этого не смог бы сделать ни один человек на свете: его жертва обязательно бросилась бы бежать и перебудила бы весь дом. Все обвинения основаны на том, что убийство было совершено в темноте, – будь там хоть искра света, я бы понял, что передо мною не Хлорис, а Молли.
Дождь плясал и барабанил по крыше двуколки. Дженнифер, приложив руки к вискам, поправляла выбившиеся пряди.
– Значит, нам не нужно убегать? Ты полностью оправдан?
– О нет! – произнес он с той же самой язвительной улыбкой. – Если они заметят изъян в своих доказательствах, – а они его непременно заметят, – они могут повернуть дело совсем по-другому, и тогда мне придется еще тяжелее.
– Но как они могут повернуть дело в другую сторону?
– Ну вот, например… Что, если я заранее подрезал шнур от звонка?
Дженнифер собралась что-то сказать, но вовремя остановилась.
– Понимаешь? До того как Хлорис приезжает в «Пристань», я иду к ней в спальню и режу шнур. Он у меня наготове. Я так ломлюсь в дверь, что любой, кто находится внутри, обязательно ее откроет. И вот в темноте я…
– Прекрати! Пожалуйста!
– Я просто показал тебе, в чем можно меня обвинить.
– Значит, у тебя нет выхода?
– Нет, есть! – парировал он. – Я могу доказать свою невиновность полностью, доказав всего один пункт. И этот пункт, Дженни… – Филип вдруг замолчал. Натянув вожжи, он пустил лошадку очень легким галопом. – Застава Гайд-парка! – пробормотал он. – На первый взгляд все тихо. Достаточно уплатить подорожную… Но если сюда уже дошли вести с Боу-стрит…
Очевидно, вести еще не дошли. Длинные белые ворота со скрипом растворились, Филип заплатил шестипенсовик дружелюбному пожилому охраннику в бакенбардах, который изъяснялся на таком простонародном языке, что они почти ничего не поняли. Вроде бы сторож отпустил комплимент в адрес Дженнифер и величественно поклонился, когда их двуколка отбыла в сторону поросшей зеленью загородной Пика-дилли.
– Какой еще пункт? – не сдавалась Дженнифер. – Что ты собираешься доказать?
– Извини, милая. Сейчас не время.
– Почему?
Филип смерил ее загадочным взглядом:
– До сих пор мы встретили очень мало экипажей. Не успеем мы проехать и половины Пикадилли, как начнется движение, и оно будет все сильнее и сильнее. Я не правил лошадьми с детства – не хочу столкнуться или стать участником уличного происшествия, которое привлечет к нам внимание… и…
– Что?
– Дженни, постарайся не обижаться на оскорбления. Стисни зубы покрепче и терпи.
– Какие оскорбления?
Он не ответил. Но вскоре она все поняла.
Поездку, которая продолжалась почти час, Дженнифер впоследствии старалась вычеркнуть из памяти, как ночной кошмар, которого никогда не было. Однако все было реально, как и каменные булыжники, живо, как система канализации.
Она, разумеется, слышала и читала и даже однажды или дважды видела то, что называется трущобами. Однако она и помыслить не могла, и менее того – не могла представить своим осязанием и обонянием те трущобы, что лежали вокруг Грейт-Ньюпорт-стрит. Хотя ей было все равно, чем занимаются их обитатели, ее слух восставал против того, что они говорили. Непристойность уличной брани, не заглушаемой даже скрипом колес по булыжнику, так смутила ее, что она не поднимала глаз. Она чувствовала, что Филип так же смущен.
Не обошлось и без происшествий. Несмотря на прекрасное знание карт, Филип забыл, что в то время нельзя было проехать от Ковентри-стрит на Лестер-Сквер. Нужно было ехать кругом, по Уитком-стрит.
Один раз в давке они сцепились колесами с другой двуколкой. И потом, на узком выезде с восточной стороны Лестер-Сквер, Филип встал и обменялся парочкой ужасных ударов хлыстом с кучером наемного экипажа, который пытался прижать его к линии каменных тумб, обозначавших границу тротуара.
Спор закончился тем, что Филип с размаху хлестнул кучера по губам. Брызнула кровь, и показалось, будто рот у его противника разъехался до ушей. Зеваки разразились хохотом. Филипу по чистой случайности удалось направить их двуколку в проем между двумя тяжелыми подводами и удрать в самые жуткие трущобы.
Дженнифер закрыла глаза. Ей казалось, что ее сейчас вырвет, однако ее даже не стошнило.
Несмотря ни на что, она твердо решилась не выказывать ни страха, ни отвращения. Она открыла глаза, но тут же закрыла их снова. По мере того как они продвигались на восток, пелена черного дыма становилась все гуще и гуще. Ей показалось, что вокруг стало тише и лошадка передвигается теперь легкой рысцой.