— Я обещал зайти к Раевскому! — вспомнил он.
Оказалось, что он плохо помнит дорогу. Когда все-таки сориентировался, оказалось, что он идет в обратную сторону.
— Черт! Я так долго проблуждаю! Мне ведь в Москву надо доложить!
После этого он потерял сознание. Он сам так решил, потому что дом Раевского не мог стоять сразу за кинотеатром.
Его слегка успокоило, что дверь оставалась целой. Правда, Раевский успел ее поменять на шикарную из мореного дуба с глазком посередине.
— Зачем в подъездной двери глазок? — недоумевал он. — И почему я говорю вслух? Остаточные явления, как сказал бы Бивиа Папаш! — он хмыкнул. — Смешное имя. Надо будет спросить, когда вернусь, у грузин действительно есть такие имена?
Дверь открывалась тяжело, потому что была привязана к полу сразу нескольким веревками. Он только обрадовался, значит, парень дома. Он раздвинул дверь на ширину, достаточную, чтобы пролезть одному человеку и проник в подъезд. Забарабанил в дверь, крича:
— Толя, открой! Это я вернулся!
Когда Раевский открыл, на нем была полосатая пижама, а через плечо висело полотенце, когда-то белое, но сейчас все в гнойных пятнах.
— Я готовлю котлеты! — сказал он.
— Чего ты мне как маленькому объясняешь! — возмутился Картазаев. — Я это и сам сразу понял. Я пришел за тобой.
— Но я сначала должен дожарить котлеты. И мама с папой тоже ждут.
— Но они же умерли, — удивился Картазаев.
— Я знаю. Они в ванной ждут. Надо им котлеты принести, а то мне ванна нужна самому. Искупаться надо.
— Это у тебя от переутомления. Нервы и все такое.
— Это от грязи, — не согласился Раевский. — Мне надо помыться, и нервы сразу пройдут. Только шампунь нужен для нормальной кожи, а не для жирной. Если помыться шампунем для жирной, на душе становится тяжело. Это тяжелый шампунь, понимаешь меня?
— А что тут не понять? Нервы должны быть чистыми. А шампунь у меня есть. Как раз для нормальной кожи.
Он протягивает Раевскому бутылочку, на которую надета соска.
— Только соску сними.
— Нет, это не то. Это же для кожи, а мне нужно для нервов.
— Для нервов у меня нет. Может, у Бивиа есть. Знаешь, у него все есть. Как в Турции.
— В Турции сала нет.
Некоторое время они скорбно размышляли над этим фактом.
— Нам надо уезжать отсюда, что-то мне не нравиться это место! — заявил Картазаев.
— А мы уже едем!
— Как? — он обнаружил себя в машине с откинутым верхом, мало того он еще и рулил. — А где мы взяли машину?
— Ну, ты ничего не помнишь? — смеется Раевский, теперь на нем форма гостиничного служащего, дурацкая шапочка на голове. — Мы искали машину, а потом нашли.
— Понятно. А теперь молчи, сейчас будет Кордон. Мне надо будет объяснить, кто ты такой, а то могут не выпустить.
Кордон они нашли там же, где он находился, когда Картазаев только уезжал в Вольд. Сразу за транспортной развязкой лежали бетонные плиты, на которых сидели солдаты.
— Солдаты! — торжественно обратился к ним Картазаев, остановившись. — Вы не имеете права нас останавливать. Вы знаете, кто это такой?
— Конечно, знаем, — закивали те головами точно болванчики. — Это же Раевский!
Они оставили машину на обочине, и Картазаев непроизвольно ускорил шаги. При виде домика лесника он припустил бегом.
— Они здесь! — крикнул он на бегу.
На веревках висело свежевыстиранное белье, широкие белые простыни, вообще, все белое.
Картазаев побежал, споткнулся, даже упал на колени. Потом сразу оказался у двери и забарабанил в дверь.
— Это я, Маша! Открой!
Дверь медленно с громким скрипом растворилась. За ней застыла Маша. Некоторое время она неподвижно смотрела на него, не узнавая.
— Это я, Маша! — сказал он, счастливый.
Девушка бросилась ему на шею и стала осыпать поцелуями, на которые он толком даже не смог толком ответить.
— Погоди, Маша. Тут же люди, — он отворачивал лицо. — Что с Мошонкиным?
Не успел он так сказать, как Мошонкин уже был рядом с Машей и обнял девушку. Это задело Картазаева.
— Ты же ранен был? — недовольно заметил он.
— С кем ты тут разговариваешь? — не понял Мошонкин.
— Как с кем? — стушевался Картазаев. — Со мной же!
— Никого не вижу, — упрямо продолжал тот.
— И Раевского не видишь?
— Никого!
Картазаев оглянулся, и ему стало так страшно, что даже сердце прихватило.
Сосны стояли мертвые, одни стволы, и нечто серое сползало по стволам на землю, и она тоже становилась серой и мертвой, выцветала на глазах. Из-за стволов выходили "кроты". Молчаливые, серьезные, и у никого не было глаз. Лишь гладкие пустые сразу опустевшие лица.
— Вольд! Он вернулся! — сдавлено прошептал Картазаев. — Но почему?
Он понимал, что надо бежать, но продолжал стоять. Маша потянула его. И он увидел ее руку, раздувшуюся с черными остановившимися венами.
— Маша, почему ты не вернулась за Раевским? — спросил он. — Я же сказал тебе адрес!
Он повторял этот вопрос снова и снова. Даже тогда, когда "кроты" добрались на него. Множество холодных разбухших рук рвали его, тащили, он сопротивлялся, пока хватало сил, и все повторял:
— Почему ты бросила Раевского?
Окружающие предметы-лес, "кроты", дом лесника- стали коверкаться и уменьшаться, словно скручиваемый бумажный ком, пока не уменьшился до размера макового зернышка, а потом со страшным шумом и стремительностью втянулся ему в зрачок.
Мир прекратил существование во второй раз.
На этот раз Картазаев очнулся в гораздо более жуткой обстановке.
Он сидел в пропахшем смертью зале, и вокруг, как ни в чем не бывало, продолжали восседать празднично разодетые мертвяки. Но этого не должно было быть!
Кошмарный сон продолжался. Он не хотел заканчиваться, а неотвратимо переходил в следующий, и конца кошмарам не видно. Сколько раз суждено ему проснуться в наполненном смертью зале и сколько раз суждено умереть?
Картазаев вышел на улицу. И снова как в прошлый раз его встретило блеклое солнце, которое больше не освещало, а навевало тоску.
Но не все было как в прошлый раз. Он внутренне напрягся, увидев "кротов".
Но они не собирались его атаковать. Им было не до этого.
На ногах не было никого, хотя "кроты" были повсюду. Кучей неопрятного тряпья они лежали повсюду — на тротуарах, на газонах, свисали с балконов и открытых окон.
Многие судорожно дергались и даже пытались ползти, но встать уже не могли. Зрелище было не для слабонервных.
Он пошел, обходя ползущих и тянущих к нему руки "кротов". К дому Раевского подошел беспрепятственно, разве что пришлось попетлять. Душу воротило от такой прогулки. Вольд никуда не делся, и гниющий заживо агонизирующий город угнетал.
Его слегка успокоило, что дверь оставалась припертой изнутри стальным листом, значит, парень был дома. Он раздвинул дверь на ширину, достаточную, чтобы пролезть одному человеку и проник в подъезд. Забарабанил в дверь, крича:
— Толя, открой! Это я вернулся!
Дверь открылась сама. Он понял, что это очередная ловушка, но он слишком устал, чтобы не идти до конца. И он вошел.
Прихожку миновал сразу, заметив и приоткрытую дверь в ванную, и неявное чужое присутствие. Он сразу все понял, но ему надо было успеть проделать одну штуку, пока тот, кто затаился на кухне, не войдет следом за ним в комнату, чтобы прикончить его.
Он встал напротив окна и успел повернуться, когда в комнату следом за ним вошла смерть.
— А где Раевский? — спросил Картазаев.
— Он вместе с родителями, в ванной, — сказал Дэн. — Хороший мальчишка, и мне совершенно не хотелось его убивать, но он не захотел уходить. Все про любовь к родителям говорил. Нет никакой любви! А ты пунктуален, Везунчик. Обещал и явился.
В руке у него был пистолет.
— Не надейся на быструю смерть, ты разрушил все, что я создал, ты погубил моих ребят, и слишком долго добирался до тебя. Для начала я отстрелю тебе все пальцы.