Отец не любил мать, то есть свою жену, женился по инерции, так получилось, подобное возникает часто у мужчин, особенно у тех, у которых ум еще только начинает формироваться, у которых ум еще только подросток. Жену не любил и поэтому сына не видел, смотрел на него, но не видел. И не слышал. Не обращался никогда к нему, не отвечал на его вопросы. Натыкался на него не однажды, как натыкаются на стол, стулья, задумавшись, рассеянно, улыбался или матерился в зависимости от настроения, обходил его, потирая ушибленное место… Ушел к женщине, которая старше его на двадцать четыре года, рассказывали, счастливо жил как никогда, в покое, заботе и ласке — верно, мама его тоже его не видела ни разу в своей жизни, натыкалась на него не однажды как на фонарный столб и не слышала его, не обращалась к нему и не отвечала на его вопросы.
Кудасова и сверстники тоже не видели. Относились к нему с опаской, сторонились, но не видели. То есть видели, конечно, но не принимали в расчет, не придавали ему значения, он не нес им новой информации о мире, им было с ним неинтересно, он не привлекал их, но и не отталкивал, собственно, вместе с тем он оставлял их искренне равнодушными, хотя они и сторонились его, и относились к нему с немалой опаской отчего-то… Он не знал тогда еще о своем Даре, а то мог бы в какой-то подходящий момент им точно и к месту воспользоваться и, возможно, даже приобрел бы что-нибудь таким образом, например некие преимущества — в играх, допустим, в отношениях с учителями, со старшеклассниками.
Завидовал старикам, что прожили так долго. Завидовал стали, что она такая твердая и холодная или, наоборот, испепеляюще горячая, если ее нагреть. Завидовал огню, что он на все влияет, даже на то, что не в состоянии сжечь. Завидовал воде, что она течет. Завидовал мухам, что они умудряются пробираться куда угодно. Завидовал девочкам, что у них имеется влагалище. Завидовал красивым, да и просто неуродливым, не таким, как он, скажем так, мальчикам, что они в это влагалище могут попасть. Завидовал тем, кого слушали, и с удовольствием. Завидовал тем, на кого смотрели, и с наслаждением. Завидовал тем, кто подчинил себе свое тело — спортсменам, танцорам, циркачам. Завидовал тем, кто научился преображаться и меняться до неузнаваемости — жалостливо и негодующе вместе с тем одновременно, задыхаясь от бессилия, почти плача, поскуливал, когда смотрел на артистов. Завидовал тем, кто поет. Завидовал тем, кто умеет рисовать. Завидовал тем, кто пишет стихи или рассказы, а то и повести и романы. Завидовал тем, которые владеют властью и знают, что такое богатство… Завидовал тем, кто никогда не умирает. Был уверен, что таких земля породила немало…
Провалился на экзаменах во все театральные вузы, и на экзаменах во ВГИКе провалился тоже. Хотел умереть, но боялся умереть. Хотел кого-нибудь убить, все равно кого, но боялся убивать. Хотел зайти по очереди во все театральные вузы и отматерить всех находящихся там студентов и преподавателей, оскорбить их, унизить, обидеть, но боялся даже представить себе, как он будет подобное совершать.
Не любил себя на экзаменах в цирковое училище, здесь еще не сдавал экзаменов и не проваливался поэтому, и не любил преподавателей, которые сидели напротив него, безликие, бесстрастные, усталые, нелюбопытные, вздыхали, пили воду из графинов, вертели нетерпеливо сигаретки в руках, поглядывали в окно на солнце, на зелень, скучали по дачам.
Терпел, держал злость, когда читал что-то вслух, когда показывал какой-то этюд, не отпускал на волю раздражение, зажевывал, заговаривал крик… Никто даже не понял, что он уже закончил. Все молчали. Он долго тер руками лицо, скрывая таким образом выражение истового негодования… Идите, вы свободны, сказал кто-то из комиссии, один из тех, который с сигареткой в руках и у которого дача под Владимиром с огородами, с парниками, с курами, с двумя чушками и одним хряком, вам сообщат… Но особо не надейтесь, вы, как нам кажется, еще не готовы…
Отнял руки от лица Кудасов, отчаяние пересилило страх. На лице угроза и явная решимость привести эту угрозу нынче же в исполнение, прошептал громко, не осознавая уже, что делает: «Задавлю, суки, на х…! Задавлю, вашу мать!»
Первыми испугались ноги, у тех, кто сидел за столом, они задрожали и зашлепали затем по полу, будто кому-то зааплодировали. Сигаретки поломались среди пальцев. В графинах запузырилась вода. Члены комиссии захихикали глупо и принялись хлопать друг друга по плечам и по спинам воодушевленно. Одна из двух женщин — членов комиссии обмочилась обильно — заметно. Вторая съехала со стула под стол, порвала толстые трусы при этом об острую заусеницу на деревянном сиденье, и там, под столом уже, начала громко кричать, что она ни в чем на данный момент, собственно, не виноватая и что это он сам к ней сегодня пришел — без приглашения какого-либо и без всякого принуждения…