опасность (преодоление нерешительности, инстинктивное предопределение правильного шага, близкая, очень близкая неудача, близкая, очень близкая смерть — Выживание!),
и все это неоспоримо и непременно должно быть без ограничений смочено потом, слюной, мочой и спермой — сексом, предпочтительно качественным, то есть грубым, животным, бешеным, беспощадным, менее предпочтительно обыкновенным, тихим и нежным, обывательским, чуть стыдливым, чуть боязливым…
То, чего я еще некоторые минуты назад, или часы, или мгновения, сантиметры, невесомые клочки выдоха, не идентифицируемые никем и никогда — кроме меня самого, разумеется, — кусочки взгляда так сокрушительно, уничтожительно и искренне, глубинно боялся, теперь должно, наоборот, приносить мне радость, удовольствие и удовлетворение — возбуждение, опьянение, полноту, насыщение, посторгазматическую утомленность, дальнейшую аккумуляцию силы и, конечно же, точное и ясное видение Пути, великого, единственного, исторического (и никак иначе!).
Я — волшебник. Я — маг. Я — любимчик Себя. Я — укротитель Судьбы. Я — возлюбленный Господа. Я предназначен для того, чтобы подготовить почву к приходу нового, универсального космического Сознания. Пребывание в нынешнем земном, околоземном, галактическом Сознании к утекающему мгновению уже утомило всех нас, всех до единого, даже тех, кого мы называем дураками, идиотами, даунами, микроцефалами, олигофренами и еще кем-то и еще чем-то, то есть больными, то есть неполноценными, то есть ущербными, то есть браком, то есть неизбежной и необходимой одновременно человеческой некондицией… Вот какой я! Вот какой! Вот! Я!
Быть подобным мечтает каждый. Желает. Мучается, страдает, болеет, умирает от осознания, что в действительности он совсем не такой. Самое великое страдание в мире — это страдание от осознания того, что ты не святой, сказал однажды Бернанос — значительный человек, но не святой… Осознание того, что ты не лучший, говорю я, то есть не самый красивый, не самый сексуальный, не самый гениальный, не самый умный, не самый остроумный, не самый сильный, не самый здоровый, в конце концов вынуждает, заставляет тебя, то есть человека, всякого, страдать еще изощренней, мучиться еще болезненней и умирать еще скоропостижней. Вот оно как! Вот так!
И я не такой, и я тоже! Я все вру себе. Я фантазирую. Я мастурбирую с помощью воображения и некоего имеющегося у меня знания. И потому я тоже страдаю, мучаюсь и болею. Но, слава Господу, пока еще не умираю…
Это такой восторг — знать, что ты можешь умереть в любую секунду! Это такая тоска — понимать, что тебе нипочем и ни за что не удастся существовать в этом мире вечно…
Мой страх сегодня опять заделался, хитрый сукин сын, моим закадычным другом…
Он с того самого момента, как снова из жестокого и непримиримого врага-чудовища превратился в славного, доброго и преданного приятеля, то и дело обнимал меня, целовал, клялся в самозабвенной любви и кокетливо, и капризно требовал заняться с ним любовью — не откладывая и без проволочек.
Сколько раз в своей жизни я пытался убить его… Сколько раз я безоглядно и одержимо собирал о нем информацию и так же безоглядно и одержимо, но с отличительной аккуратностью тем не менее и вдумчивым прилежанием разрабатывал самые отчаянные и рискованные планы по его уничтожению. Но тщетно. Он, гнида, тварь, падла, говно, обоссанный стручок, тухлый кариес, прокисшая менструация, каким-то непонятным пока мне еще образом, по не установленным пока еще мною каналам всякий раз узнавал о моих замыслах и проектах и столько же раз затем квалифицированно и легко разрушал их, и замыслы и проекты, со злостным цинизмом и особой жестокостью… Но дружить со мной не отказывался… Все-таки он, по-видимому, немножко боялся меня — страх. Предложение дружбы — это, между прочим, первый признак надвигающегося поражения… Это так… Мне кажется… Я предполагаю…
Колочу коленями по дверям. До вмятин на строгом и закаленном металле. Колени дребезжат, как медные оркестровые тарелки. Только глуше. Только жалобней. Вгрызаюсь в стекло. Пережеванное в пыль, смешанное со слюной, дымящееся, оно течет по моим губам, по моему подбородку…
Взбесившийся член рвет мои джинсы. Я слышу его крик. Я чувствую его стоны. Он любит. Он парит… «Хаммер» как сексуальный партнер… Меня всегда возбуждала новизна. Новизна непредсказуема, а потому рискованна, то есть опасна — для всех, кто вокруг, и для меня самого конечно же тоже… Если «хаммер» не кончит нынче вместе со мной, я развалю его, я раздавлю его. Когда-нибудь… Тогда, когда буду сильней. А такое случится, я знаю.