Я давил тараканов под ногами. Они хрустели и стонали, плотно, без зазора, накрываемые каблуками. Ээээх, я говорил, притоптывая, ээээх, швырялся во все стороны руками, что-то пел еще и азартно подпрыгивал. Распластался, белозубый, вдоль гладкой стены, прошелся подошвами по плинтусам — и еще одного встревоженного рыжего приколотил к полу, и еще одного, и еще пятого, и еще десятого… Откуда их здесь столько, мать их, в таком чистом и ухоженном месте? Рядом, верно, ломают сейчас старый дом… А может быть, тараканам на самом-то деле просто нравится подглядывать, как совокупляются друг с другом столько тысячелетий живущие параллельно с ними, тараканами, люди, и завидовать им, людям, завидовать, завидовать, завидовать…
Что за танец я отплясываю возле женского туалета? — спросила меня некая милая женщина. Она только что вышла из этого самого туалета и поправляла теперь без стеснения свою легкую юбочку. Я пожал плечами и ничего не ответил. Женщина посмотрела на пол, увидела валяющиеся на нем трупики тараканов и предложила: «А давайте сейчас попробуем сделать все это вместе…»
Я встречал такие лица, как у этой женщины, только в своих эротических снах. Женщины с такими лицами не ходят по улицам. И я никогда не видел их также разъезжающими в автомобилях, пусть даже не в простых, пусть даже в роскошных. Женщины с подобными лицами не попадались мне и на модных, дорогих и престижных тусовках. Я не замечал их и в домах влиятельных и богатых людей. (Условно говоря, конечно, влиятельных и богатых. В том обществе, в котором мы нынче живем, трудно назвать кого-то однозначно богатым и кого-то категорично влиятельным. Сегодня этот человек влиятелен, а завтра он мало что значимое говно. Сегодня этот человек богат, а завтра он уже без дома и без штанов. И вообще богатство и влияние таких вот людей — это, собственно говоря, ничто по сравнению с богатством и влиянием каких-нибудь, допустим, избранных американцев или каких-нибудь, допустим, отдельных англичан или немцев.) Такие женщины всегда, мне казалось, где-то скрываются, где-то прячутся, где-то таятся. Они убегают со света в темноту, если появляются когда-нибудь на свету, они закрывают от людей свои лица, если им приходится все-таки по воле судьбы находиться какое-то время в людных местах, они не показывают никому своего голоса, и они не предъявляют никому своих запахов… Такие лица, как у той женщины, с которой мы сейчас непринужденно знакомились у женского туалета, возбуждают мужчин сильнее, чем обнаженная или полуобнаженная ладная женская фигура, стройная, худенькая, мягкая, гладкая, ароматная, податливая, отзывчивая. Такие лица заставляют мужчин (тотчас же, как только увидел такое лицо) непроизвольно, невольно, неконтролируемо кончать — вроде бы как нежелаемо и с растерянностью и смущением, нечаянно — в собственные штаны. Я не знаю, можно ли такое лицо назвать по-настоящему красивым — наверное, — но я уверен, что такое лицо можно было бы без всяких возраженией и споров — с чьей-либо стороны, даже с лично моей стороны — назвать провоцирующим — провоцирующим на немедленное, самозабвенное, сумасшедшее с его обладательницей совокупление…
Мы давили тараканов, а я нюхал ее, моей новой знакомой, затылок. Затылок ее пах мылом, духами и еще чем-то таким, что вызывает примитивное желание и животную похоть. Феромоны это, наверное, или еще какой-нибудь подобный им раздражитель-возбудитель, безжалостный, неуправляемый. Ни одна моя женщина так не пахла. Никогда. Даже в момент наивысшего возбуждения, даже на самом пике оргазма. Верно, с недоброкачественными женщинами я до сегодняшнего дня занимался любовью, с некондиционными, с имеющими некие недоделки, с не доведенными — Природой, Богом, собственной Волей — до совершенного рабочего состояния.
Мы держались за руки и танцевали возле женского туалета. Я сказал женщине пока только свое имя. И все. И больше я ничего ей еще не сказал.
Я смотрел на ее тонкие ножки, а она, не отрываясь, смотрела мне ровно в лицо.
— Я никогда еще не встречала такого лица, — сказала она, продолжая танцевать и давить тараканов. Весь пол около женского туалета уже был усеян трупами тараканов.
— Какого? — спросил я.
— Вот такого, как у вас… Вот такого, как у тебя.
— Я тоже, — сказал я.
— Что ты тоже? — спросила она.
Ее дыхание, запах ее дыхания требовал сейчас от меня решительности, грубости и жестокости. Секс на самом деле — штука непревзойденно грубая. И необычайно нежнейшая одновременно. Я хотел сейчас высосать все ее дыхание и выпить к чертям собачьим всю ее кровь. Я хотел убить ее. Я хотел сжевать ее и проглотить ее. Я хотел облизать ее сейчас всю языком и затем опустить ее бережно в надежный карман.