— Или, конечно. — Сталь перестала выплавляться внутри меня этой ночью, но не сразу, как только ночь началась, а вот исключительно лишь в эти минуты. Блеск без сопротивления обращается в матовость. Твердость с позором проигрывает мягкости. Я мог бы сейчас растаять — так тают снеговики с приходом весны. Не любил больше себя — навсегда, на какое-то время? — требовал от себя простить весь этот мир и всех людей, его населяющих, неумолимо и строго. Хотелось прижаться щекой к земле, ласково, нежно, почтительно, униженно, раздавленно, и плакать, всхлипывая и пофыркивая, ай-яй-яй, ай-яй-яй… хо-хо-хо, ха-ха-ха, ну и так далее и тому подобное. В говно, короче, я превращался, в нелепое и тупое, — я чувствовал, я видел, я понимал… И вместе с тем, нет, я вовсе не желал теперь от всего происходящего внутри меня пугливо удирать или, наоборот, мужественно, допустим, обороняться. Получал удовольствие от своей — сейчас именно — второсортности. Стану маленьким. Таким маленьким, чтобы больше никто и никогда меня не заметил. Примусь всем угождать, всех терпеть, перед всеми испытывать почтительный трепет. Буду с этой минуты всем помогать, как смогу, конечно, никогда не ругаться и злых мыслей ни в отношении никого не держать… В Славе и Величии теперь не нуждаюсь. Про громкое место в истории напрочь забыл… Не командовал уже какое-то время собой. Плыл по течению ощущений и чувств. Успокоился сейчас. Почти умер. Без сожаления… — Или, конечно, — повторил с удовольствием, слова обцеловывая, облизывая, обсасывая. — Конечно, или. Я не знаю тебя. И я не был знаком раньше с тобой. Если бы я хоть однажды увидел тебя, то вряд ли, уверен, мог бы тебя не запомнить… Я и понятия не имею, откуда я узнал твое имя. Оно просто возникло само по себе у меня в голове. Залетело откуда-то в память. Настя… Подобного раньше со мной не случалось. Это так. Это правда. Только вот нынешней ночью происходят со мной и происходят вокруг меня разные милые вещи… Вижу свой мозг… Вижу дерьмо, корячащееся в кишках пробегающего сейчас мимо твоего дома раздутого героином мальчишки… Вижу обратную сторону солнца. Там холодно. Там чудовищно холодно. Там совершенно невозможно распевать свои любимые песенки. Слова замерзают, еще даже не добравшись до горла… Вижу, как на экране — то есть четко, подробно и ясно, — двадцатилетней давности свадьбу твоих соседей из квартиры напротив — отчего-то именно свадьбу и отчего-то именно соседей напротив… Все гости с плоскими ненужными лицами. Их тела отвратительны и тошнотворны — неровные, неловкие, тяжеловесные… Их жизни вредны. Их дети производят только мочу и какашки. Жених и невеста ничуть, и это понятно, не догадываются о собственной ничтожности и никчемности… Теку вместе с кровью по своим кровеносным протокам… скорость меняется — я то стремителен, то необъяснимо медлителен… Я чувствую, как я нуждаюсь в себе. Я умру, если однажды вдруг мне придется покинуть себя хоть на мгновения… И в то же время я вижу сейчас, например, своего двойника. Ровно в эти минуты он возбужденно и с удовольствием прогуливается по нью-йоркскому Гринвич-Виллиджу… Я не люблю прошлое. Оно всегда мертвое. Радость детства мне кажется всего лишь моей фантазией. Или так — только лишь мечтой о совершенно неизвестном мне моем прошлом. А имел ли я ту радость или не имел я ту радость, ответить доподлинно и правдиво я не могу… Помню, что что-то похожее на мое нынешнее состояние я испытывал, когда мне было какое-то совсем малое количество лет, может быть десять, а может быть пять… Но не исключено, что свое прошлое я сейчас опять сочиняю… Великан пришел ко мне тогда. Сильный и властный. Красивый до унижения. От него провоцирующе пахло. С ним хотелось дружить. Его хотелось любить… Ненависть к нему грызла жестоко мой позвоночник… Я болел. Но после того как он появился, я окончательно выздоровел. Тотчас же… Он был живой. Он был настоящий. Я трогал его… И с удовольствием. И с воодушевлением… Уходя, он несколько раз оглянулся. За все то время, пока мы находились с ним рядом, он не произнес совершенно ни единого слова. Но когда он уходил, он тем не менее несколько раз оглянулся… Какое-то количество дней еще, после того как он ушел от меня, но количество, правда, ничуть не великое, я мог исключительно запросто заглядывать и в далекое, и в близкое прошлое самых различных представителей населения нашей планеты — татар и казахов, амазонских пигмеев, проституток с Садового кольца, продавщиц мороженого и президентов самых что ни на есть развитых стран. Хотя сведения мои почему-то всегда отличались неточностью. В основном-то я видел все неограниченно верно, но вот в деталях, к несчастью, обязательно ошибался… Или, может быть, я просто не хотел следовать обыкновенному диктату правдивости. И мне требовалось право на некоторую самостоятельность… Мир таинствен, хотя и удивительно прост. Жизнь, смерть, бессмысленное стремление — у избранных, разумеется, — к совершенству. Удовольствие от безупречной работы. Секс… И наверное, все. А вот тайны начинаются уже после смерти. Реже — при жизни — при условии, если повезет… Мне повезло. Я второй уже раз за прожитые свои годы обрел способность заглядывать в прошлое… Тайна. Мистика. Чудо…