— Убей их. Просто убей их. Найди их, мать их, и убей их! Я хочу, чтобы кровь выстреливала у них из ран, как шампанское из бутылочного горлышка. Я хочу, чтобы они мучились и орали перед смертью. Страшно орали. И я хочу, чтобы ты им сказал перед тем, как они умрут, почему и зачем ты их убиваешь… — Настя говорила и тыкала длинным, острым, жестким, ровным, круглым, тонким, похожим на карандаш пальцем мне в грудь. Заточенный красный ноготь пробивал мне кожу и выковыривал безответственно из-под кожи капельки крови.
— Я сделаю это… Я спасу твою девочку и накажу тех негодников… Если только…
— Надо было наказать этих пидоров раньше. Заказать, мать их, и наказать. Надо было договориться с ментовкой или с кем-то еще. С такими ребятами, как ты, например. С теми, кто меня любит. С теми, кому я дарю удовольствие… С теми, кому с помощью секса я, собственно, спасаю их жизни. Надо было сделать это все еще месяц или два назад… Надо было… Но я боялась… Я боялась, что они, суки, повредят мою девочку. А может быть, и вовсе убьют.
— Я сделаю это… Я спасу твою девочку и накажу тех негодников… Но при условии, если…
— Я боюсь за девочку и теперь. Я мерзну внутри, я покрываюсь инеем сверху, когда представляю себе, что же с моей маленькой может случиться. Они ведь, суки, могут оторвать ей ручки и ножки. Могут ведь, правда? Они могут вырвать ей глазки. Они могут отрезать ей ушки. Они могут впихнуть в нее свои грязные, зловонные члены… Ведь правда? Ведь правда? И они могут ведь еще просто, например, повесить ее. Подвесить ее, допустим, за шейку на дверце кухонного буфета и раскачивать ее после, девочку мою сероглазенькую, или кареглазенькую, или, или, неважно… и раскачивать ее, и раскачивать, и раскачивать, напевая со старанием при этом сонные колыбельные песенки… Я видела это, видела, видела… И вижу отчетливо до сих пор… Ее кровь я чувствую на губах. А ее крик ворочается в моих ушах… Если бы я обратилась в милицию или если бы я попросила бы мне помочь каких-нибудь сильных ребят вроде тебя, то они, эти бы суки, эти отморозки отдолбанные, злодеи-насильники-похитители, я уверена, именно так бы с моей девочкой и поступили бы, именно так, как я тебе нынче и рассказала… Ну как тут не бояться, скажи мне, пожалуйста? — Настя прыгала на диване. С каждым мгновением все выше, и выше, и выше. Неистовствовала. Прикусывала то и дело в бешенстве прыгающий вместе с ней потолок. Штукатурка сыпалась перхотью на ее волосы и на ее плечи. — Но я не хочу уже больше эти муки терпеть. Я устала. Я болею. Я умираю. Еще немного, еще чуть-чуть, и я распадусь на несвязанные кусочки. Отдельно ручки, отдельно ножки, отдельно зубки, отдельно реснички. Умру я, и умрет моя девочка. Я устала. Я болею… Надо рисковать. Уж хуже, я знаю, не будет…
— Я сделаю это, я спасу твою девочку, и я накажу тех негодников… Но сделаю я это тем не менее только при наличии нескольких условий. — Я поймал Настю после очередного прыжка и посадил ее на диван. Настя царапалась и плевалась. И стонала еще — будто кончала. А может быть, кончала и вправду. Задыхалась. Выдавливала воздух из себя толчками, словно кашляла, но не кашляла. Готовилась к тому, чтобы заплакать, наверное. Или, вполне вероятно, чтобы закричать оглушительно, разорвать мне затем зубами лицо, поломать мне руки и ноги и с мятежным и неподъемным рыданием потом опять начать прыгать на безответном диване. — Я должен быть твердо и ясно уверен, во-первых, в том, что ты говорила мне все это время исключительно правду и одну только правду…
— Это легко проверить. — Настя брызнула своими слезами мне точно в глаза, сразу в оба. Глаза мои растерянно защипали, и я перестал на какое-то время вообще что-либо видеть. Тер веки, чертыхаясь и матерясь, пинал ногами наугад валяющуюся и плачущую на диване девушку Настю. Когда попадал иной раз в нее пяткой или мыском, она в ответ мне икала эротично сквозь кипящие слезы. — Ты просто придешь к кому-то из этих мерзопакостников и обыкновенно спросишь у него о моей доченьке, о моей кровинушке, о моем зернышке, о моем цыпленочке, о моей былиночке, о моей тютечке, о моей нюнечке, о моей мусечке. И он все расскажет тебе несомненно… Если ты его, конечно, рассказать все это заставишь… Я покажу тебе, если хочешь, ее фотографии или те фотографии, где мы сфотографированы с моей деточкой вместе, с моей кровинушкой, с моей былиночкой, с моей тютечкой, с моей этой самой, как ее… ну неважно. Хочешь я найду их прямо сейчас?.. Не хочешь… А вон там, за стенкой, ее комната. Там ее игрушки, ее кроватка, моей мусечки, моей кровинушки, моей фунечки, моей… ну понятно… А вон, вон кассета, я забыла совсем, ну конечно же, вон кассета с первыми их угрозами и распоряжениями после того, как они отняли у меня мою девочку, мое зернышко, моего цыпленочка, мою черноглазенькую… Вон там можешь взять ее, кассету, на журнальном столике, на стопке американских изданий по квантовой механике и прикладной математике…