Можно было бы ещё очень долго рассуждать на данную тему, однако у меня нет времени на этот животрепещущий вопрос. Всё, по-видимому, говорит в пользу того, что разум – это, в самом широком понимании, комплекс умений, навыков и способностей умственной работы, которые представляют собой не просто совокупность, но систему с собственной структурой. И если это так, то очевидно, что, по крайней мере, опыт приобретается через общение с окружающими, что автоматически свидетельствует в пользу того, что мы именно учимся думать.
Как и в предыдущем разделе, в этом мне снова предстоит сосредоточиться на нескольких важных вопросах. Первый касается того, о чём именно мы думаем. Несмотря на кажущимся верным ответ, гласящий – обо всём – он правдив лишь отчасти. Как это ни прискорбно, мыслим мы очень узко, что предопределяется влиянием извне. Второй заключается в том, чтобы понять, как мы думаем. В его рамках я рассмотрю механизмы и способы, которыми пользуется интеллект в своём функционировании. Как угодно мы в действительности не размышляем, но применяем готовые структуры, опять же полученные из нашего окружения. Третий посвящён тому, как мы оцениваем конечный результат работы своего мозга. Это существенно потому, что одни мысли мы считаем банальными, а другие – напротив, выдающимися, и где-то, по-видимому, находится граница между ними, также заимствующаяся от других людей. Начну по порядку.
Может показаться странным, что мы думаем не обо всём, но об ограниченном количестве вещей и явлений. Тем не менее, это так. Вспомните, как давно вы размышляли, скажем, о бабочках, строящих заборы. Если вы не мультипликатор или инсектолог, вы вряд ли вообще когда-нибудь подобным интересовались. Хотя, боюсь, что и специалист по насекомым тоже ни о чём таком не думает. О достоинствах подобных мыслей речь пойдёт ниже, но, собственно, резонен вопрос о том, почему одним предметам и процессам мы посвящаем своё время, тогда как другие оказываются совершенно нами не замеченными.
Прежде всего, необходимо указать на то, что трудно, если вообще возможно, думать о вещах, никак не поименованных. Отсутствие ярлыка – серьёзный барьер на пути мышления. Конечно, если вспомнить пример из первой главы о ручке шпингалета, потенциально мы способны размышлять о ней. Тем не менее, то, что не находится в языке, с большими сложностями попадает в мысли. Я уже говорил о том, что, по-видимому, изъятие или изначально пустое место, заставляет людей игнорировать это. К тому же, общество заинтересовано в том, чтобы мы обращали внимание на одно, но не на другое.
Яркой иллюстрацией последнего выступает мир политики. Специалисты, занимающиеся ею профессионально, в состоянии ставить на повестку дня те вопросы, которые их интересуют, в то же самое время пропуская другие, которые, соответственно, их никак не затрагивают. Даже если мы предположим их добрую волю, а не намеренное желание исключить, всё равно, мы увидим, что многие проблемы попросту окажутся не у дел. И, по понятным причинам, у людей почти не останется возможности о них подумать. То же самое, кстати, касается, и такого банального явления, когда проплывающие по небу облака именуются, лишая окружающих способности разглядеть в них что-либо иное.
Данная логика вполне применима и к более широкому кругу явлений. В обществе или в его подгруппах всегда существует некая повестка. Она не в силах включить в себя решительно все вопросы, поэтому оставляет в стороне колоссальное их число. Это связано со следующими причинами. Первая. Сугубо физически люди не могут запомнить такое количество информации, которое бы позволило обсуждать и, естественно, мыслить произвольно неограниченный охват проблем. Чтобы разобраться в той или иной задаче необходимо хотя бы что-нибудь знать о ней. Скажем, разговор о японской поэзии тринадцатого века не состоится, если вы никогда не читали произведений тех лет и авторов. Разумеется, это ещё не означает того, что потенциально об этом подумать нельзя. Однако, тем не менее, всё, что вам придёт в голову – это только заголовок, но не содержание, или же вы подключите имеющиеся у вас знания о Японии.
Вторая. В действительности людей интересует не так много вопросов, как может показаться на первый взгляд. К чему напрягать свои небезграничные силы на то, что вам не нравится? Социум, как уже было указано, воспитывает в нас некоторые чувства, а, значит, и желания, поэтому нет смысла в том, чтобы мы хотели чего-то, что отсутствует, либо же ненужно с точки зрения общества.
Третья. Мыслительные привычки столь же устойчивы, как и любые другие. Часто мы думаем о чём-то не потому, что нам так хочется, а потому, что так удобно. Кроме того, мы обучаемся использовать свой интеллект в определённых сферах, которые со временем начинаем считать родными. Зачем выходить за рамки того, что комфортно, и даёт предсказуемые результаты? Как и в предыдущем случае, общество заинтересовано в том, чтобы оградить своих членов от потенциально деструктивных мыслей. Например, вопросы об устройстве социума по сути своей подрывают его, что влечёт за собой их блокаду. И даже если кто-то (а их не так мало) пытаются и на деле думают о подобных материях, то их нейтрализуют на ином уровне – скажем, их просто могут не слушать.
Четвёртая. Японская поэзия мало что даёт в смысле тех насущных задач, которые необходимо решать прямо сейчас, если, конечно, она сама не является одной из них, что, честно говоря, маловероятно. Люди должны и в действительности думают о том, о чём нужно размышлять. Отсутствие воды в кране куда как важнее тех же стихотворений, хотя оценка сама есть продукт мнения окружающих. Например, в России учёным платят мало, но очень многим это не мешает всё-таки заниматься любимым делом, несмотря на то, что, казалось бы, их это обстоятельство призвано отвращать от подобных мыслей.
И пятая, хотя, вполне вероятно, могут найтись и другие. Существуют предметы, которые попросту неприятны. Скажем, инцест вызывает отвращение, разумеется, если вас этому обучили5, поэтому люди, как правило, не думают ни о чём подобном, хотя и находятся исключения, которых нередко изолируют ото всех остальных. Если рассматривать непосредственно близкородственные сношения, их нейтрализация, по крайней мере, оправданна в свете вопросов выживания. Но есть проблемы, которые не включаются в повестку по иным причинам. Часто объяснить подобные кульбиты крайне сложно, и это может быть связано с историей, предрассудками, суевериями или чем-либо другим. Но, как бы то ни было, данные механизмы активно работают, чем сокращают круг задач, которые мы готовы рассматривать.
Во-вторых, как я указывал раньше, трудно заставить думать людей о том, о чём им сложно размышлять в плане их интеллектуальных способностей. Так уж вышло, что общество составляют не обязательно выдающиеся личности. Положа руку на сердце, последних вообще крайне мало. Всем остальным необходим какой-то набор вопросов, который бы постоянно маячил перед их глазами, занимая их и отвращая от опасных и подрывных мыслей, или просто от непосильных.
По понятным причинам этот круг проблем не может быть слишком большим или слишком сложным. Как и в случае с языком, ориентировка происходит даже не на среднего представителя общества, но на самые посредственные его экземпляры. Это объясняется довольно просто. Если бы всё обстояло иначе, часть группы, в действительности не столь малая, оказалась бы вне неё, тем самым образовав либо новый коллектив, либо поставив под угрозу существование того, из которого её исключили. Людям необходимо коммуницировать для того, чтобы поддерживать общность. А разговор предполагает наличие каких-то мыслей, которые, собственно, и озвучиваются в беседе.