Человек устроен так, что отдельные структуры мозга не изолированы друг от друга, но выполняют зачастую одни и те же задачи, разумеется, с разным вкладом в их успешное или не очень осуществление. Поэтому у нас отсутствует так называемый орган языка, но существуют множественные отделы и зоны, которые помогают нам вести складную и членораздельную речь. Но эти же участки работают и на других фронтах, поэтому сознательное вмешательство в данный процесс вполне возможно будет иметь весьма губительные последствия для прочих навыков, которые, в таком случае, также потребуют активного вовлечения.
В-четвёртых. В действительности внутренняя логика направлена не на то, чтобы мы более эффективно справлялись с поставленными перед нами задачами, но на то, чтобы сохранить то поле, в рамках которого она и работает. По сути, она служит выживанию самого языка в том виде, в котором она впервые и появляется. В ситуации со шнурками – это обучение. Детские пальцы не настолько развиты, как взрослые, поэтому необходимы излишние усилия и демонстративно яркие действия, которые в последующем могут превратиться в церемониал, несмотря даже на то и вопреки тому, что удобнее и более оптимально было бы поступать иначе.
Сохранение некой структуры – это всегда крайне затратный процесс. Если подобные вложения будут учитываться в полной мере, но, вполне вероятно, возникнет противостоянии им и желание направить ресурсы в иное русло. В конце концов, можно носить обувь и на липучках или вообще без каких-либо способов крепления. Но в силу того, что осуществление подобного сценария по цепочке затронет и все остальные части системы, возникает сопротивление её самой, что усложнит задачу по трансформации даже отдельного её сегмента.
Вообще говоря, мы всегда платим за то общее, что поддерживает своё функционирование за наш счёт. И для того, чтобы затраты не стали явными, необходимо сделать их неочевидными. И даже если появится какое-нибудь смутное и так называемое «само собой разумеющееся» объяснение, то в действительности оно никак не оправдает сложившегося положения вещей. В случае с языком – это наличие огромного аппарата сложности и комплексности, который потребляет массу ресурсов, но необходим для того, чтобы вся эта коммуникационная система существовала как таковая. Скажем, в русском языке – это присутствие падежей, без которых, например, английский язык легко справляется. Однако если мы всё-таки желаем сохранить русский, то просто вынуждены отдавать часть своего времени на усвоение соответствующих норм.
И, наконец, последнее, но не по значимости. Завязывание шнурков – это, как я уже указал, процесс обучения. Мы усваиваем то, что уже существует, а не придумываем данный навык наново просто потому, что сталкиваемся с ним впервые. Материальный и культурный миры, в которые мы входим при своём рождении, не особо заинтересованы в каждом конкретном человеке, но лишь в том, чтобы их члены воспроизводили систему. Несмотря на кажущуюся принудительность подобного состояния, иной порядок, в сущности, невозможен.
Если всякое новое поколение будет придумывать свой язык, то скоро окажется нереальным общение между вновь пришедшими и уже давно здесь присутствующими. Внутренняя логика блокирует подобное развитие событий. Усвоившие данную коммуникационную систему раньше воспроизводят все её черты, обучая тех, кто только начинает своё с ней знакомство, тем самым препятствуя разноголосице. Мир и порядок, таким образом, имеют тенденцию к ригидности или закоснению.
Суммируя всё вышесказанное, необходимо отметить следующее. Наш язык – на самом деле любой – имеет свойство ограничивать нас во многих отношениях, и тому есть веские причины. Я не пытаюсь здесь ставить это ему в укор, то только указываю на факты. Используя ту или иную коммуникационную систему, мы неизбежно попадаем в узкий коридор возможностей, а это, в свою очередь, понижает ценность нашего описания действительности. Но даже больше чем, собственно естественные рамки, описанные в предыдущем тексте, на нас действуют произвольные, не нами установленные правила и нормы. Именно ими я и займусь в следующем разделе.
Естественные пределы языка
Существует серьёзный вопрос, связанный с понятием достаточности. Он не ограничивается исключительно рамками языка, но проникает в любые сферы человеческой жизни. Его можно сформулировать и значительно проще – что значит хватит?
Мы употребляем данное слово довольно часто. Оно не обязательно носит именно устный характер, но всё же мы всегда регистрируем то своё состояние, при котором дополнительные порции или количества уже не удовлетворят нас так, как предыдущие. И если, скажем, с едой проблем в объяснении почти нет, то с языком ситуация совершенно иная.
Если мы говорим о коммуникационной системе, то вопрос о достаточности должен будет носить следующий вид. Во-первых, какое количество языковых единиц должно быть в распоряжении её носителей. И, во-вторых, сколько из потенциально доступных элементов артикуляции будет задействовано в речи. Я начну со второго потому, что понимание данной стороны проблемы поможет лучше объяснить первое.
Однако прежде чем начать рассмотрение этих вопросов, дайте мне пояснить, что я имею в виду под языковыми единицами. Это не всегда слова. Кроме них в состав коммуникационной системы входят неделимые далее символы и знаки, а сами слова должны восприниматься в их чистом виде, т.е. без применения к ним наличных инструментов преобразования, например, приставок и окончаний.
Когда мы только появляемся на свет, мы обладаем огромным и потенциальным арсеналом средств выражения и, соответственно, восприятия. Однако в течение социализации дети, как правило, теряют соответствующие инструменты познания вследствие того, что окружающая их среда требует от них лишь ограниченного набора орудий. Почему общество так легко расстаётся со столь ценным материалом? И почему задействует то, что в итоге оказывается в сухом остатке.
Выше я уже высказывал предположение о том, что использование всего набора инструментов невероятно усложнило бы систему, а равно и структуру языка. Но оно, естественно, нуждается в подтверждении, поэтому прежде чем приступить к обоснованию моей позиции, позвольте мне вначале описать нашу коммуникацию с позиции её технического устройства.
Язык – это система, имеющая некоторую структуру. Последняя обслуживает первую, и, вместе с тем, вырастает из неё. Поясню это на примере. Скажем, служба в армии регулируется уставом. Каким бы сложным образованием ни была та или иная военная единица, она легко укладывается в данное прокрустово ложе. И одновременно с этим сами инструкции и предписания вытекают из жизни тех людей, которые несут службу. На определённом этапе развития устав закрепляется и почти перестаёт меняться, хотя сама армия может претерпевать многочисленные трансформации, которые лишь незначительно повлияют на основополагающие принципы её структуры.
Вообще же некоторая целостность сохраняется только потому, что остаются неизменными принципы её функционирования, либо же они имеют тенденцию быть ригидными. Эти принципы объединяются в структуру, которая располагает их в определённую конструкцию, начинающую, после своего создания, вмешиваться в процесс жизни системы.
В языке всё обстоит ровно так же. Есть слова и прочие единицы, которые в своём существовании опираются на имеющееся сооружение. В итоге мы получаем порядок и можем усваивать данную коммуникационную систему более эффективно по сравнению с той ситуацией, где структуры нет. Вопрос, следовательно, заключается в том, когда возникает конструкция, и почему вообще это происходит?
Животные также имеют свой язык, но он на порядки проще человеческих. Есть ли там структура? Конечно, нет. Мы можем наблюдать лишь ограниченное количество знаков, которые никак не взаимодействуют друг с другом, т.е. не создают ни принципов, ни более сложных образований, или же вписаны в более обширные программы поведения. Соответственно, люди придумывают больше слов, и на определённом этапе возникает необходимость их как-то систематизировать, в противном же случае они просто создадут хаос. Выходом из этого затруднения вначале становятся именно принципы, и, если коммуникация продолжит усложняться, то и их структура.