В Центральной больнице высоко ценились портативные средства отвлечения: пациенты носили при себе детективы в бумажной обложке[473], карты и даже паззлы. Эти средства позволяли не только забыть о палате и больнице, но и, если нужно было подождать какое-либо официальное лицо в течение часа, или начала приема пищи, или открытия досугового центра, можно было избежать выводов на свой счет, связанных с таким подчиненным положением, тут же достав оборудование для создания своего мира.
Индивидуальные средства создания миров были самыми причудливыми. Один депрессивный суицидальный алкоголик, явно хорошо игравший в бридж, с презрением отказывался играть почти со всеми пациентами и всюду носил с собой набор для игры в бридж в одиночку, время от времени выписывая себе новый набор. Имея запас любимых леденцов и карманное радио, он мог в любой момент отстраниться от больничного мира, окружив себя со всех сторон тем, что доставляло удовольствие его органам чувств.
Рассмотрение отвлекающих занятий позволяет еще раз вернуться к вопросу о чрезмерной преданности учреждению. Например, был один пациент, который несколько лет работал в больничной прачечной. Он исполнял функции неофициального старшего рабочего и, в отличие от почти всех других работников-пациентов, предавался своей работе с умением, рвением и серьезностью, хорошо заметными окружающим. Отвечавший за прачечную санитар сказал о нем: «Вон тот особенно много мне помогает. Он работает усерднее, чем все остальные вместе взятые. Без него я бы не справился». В обмен на это усердие санитар почти каждый день приносил этому пациенту из дома что-нибудь поесть. И все же в таком способе приспособления было нечто гротескное, так как его глубокое погружение в мир работы было явно не совсем искренним; в конце концов, он был пациентом, а не старшим рабочим, и ему часто прямо напоминали об этом в нерабочее время.
Как показывают некоторые из приведенных иллюстраций, отвлекающие занятия, очевидно, не обязательно являются нелегитимными; мы ставим их в один ряд с другими практиками вторичного приспособления из-за той функции, которую они выполняют для постояльца. Предельным случаем здесь является, вероятно, индивидуальная психотерапия в государственных психиатрических больницах; данная привилегия настолько редко встречается в этих институтах[474] и соответствующая форма контакта со штатным психиатром настолько уникальна для статусной структуры больницы, что во время психотерапии постоялец может в какой-то степени забыть, где он находится. Действительно получая то, что институт формально предлагает, пациент может успешно укрыться от того, что учреждение предлагает в действительности. Отсюда вытекает общий вывод. Вероятно, любая активность, которую учреждение предписывает или разрешает своим членам, представляет потенциальную угрозу для организации, поскольку не существует деятельности, в которую индивид не мог бы уйти с головой.
Некоторые подпольные практики ясно демонстрируют еще одну черту, которая составляет фактор всех подпольных практик: я имею в виду то, что фрейдисты иногда называют «сверхдетерминацией». Некоторые противозаконные действия совершаются постояльцами с долей презрения, ехидства, злорадства и триумфа и приносят им персональное удовлетворение, которое нельзя объяснить удовольствием, получаемым от результата этих действий. Действительно, для закрытых ограничительных институтов характерно то, что в них удовольствия, кажущиеся незначительными, могут определяться как существенные. Но даже с этой поправкой кое-что еще требует объяснения.
Одним из аспектов сверхдетерминации некоторых практик вторичного приспособления является ощущение, возникающее у индивида, когда он делает нечто, просто потому что оно запрещено[475]. Пациенты Центральной больницы, которые умели обходить правила особенно хитроумным способом, часто находили другого пациента — даже такого, которому нельзя было полностью доверять, — чтобы предъявить ему доказательства своего нарушения. Пациент, вернувшийся после затянувшейся допоздна вылазки в соседний город за ночными приключениями, на следующий день рассказывал кучу историй о своих подвигах; другой пациент подзывал своих друзей, чтобы показать, где он спрятал пустую бутылку из-под спиртного, содержимое которой он употребил вчера вечером, или же чтобы продемонстрировать презервативы в своем бумажнике. Было вполне обычным делом видеть, как проверяются пределы утаивания. Я знал одного крайне находчивого алкоголика, который тайком проносил в больницу пинту водки, наливал немного в бумажный стаканчик, садился на самой видной части лужайки, которую мог найти, и потихоньку напивался; при этом он дружелюбно приветствовал людей, половина которых была сотрудниками больницы. Я также знал санитара, который парковал машину прямо у буфета для пациентов — социального центра их вселенной, и там он и его друг-пациент обсуждали интимные качества проходивших мимо женщин, потягивая бурбон из бумажного стаканчика, стоявшего на коробке дифференциала, ниже поля зрения толпы, так, словно они поднимали тосты за дистанцию между ними и окружающей обстановкой.
473
Эскапистская роль чтения в тюрьме хорошо описана в:
Когон (
474
Из приблизительно 7000 пациентов, числившихся в Центральной больнице, по моим подсчетам, около 100 каждый год проходили индивидуальную психотерапию того или иного рода.
475
Эту тему обсуждает Альберт Коэн в: