Одним из специфических назначений, эксплуатировавшихся в психиатрической больнице для общения с другими пациентами и «встреч», была терапия. В Центральной больнице основными формами психотерапии были групповая терапия, танцевальная терапия и психодрама. Все они проходили в относительно непринужденной атмосфере и, как правило, привлекали пациентов, которые искали контактов с противоположным полом. Психодрама подходила для этого, так как во время представлений приглушали свет, а танцевальная терапия — так как она часто предполагала бальные танцы с избранным партнером.
Одним из наиболее распространенных оснований для принятия назначения в больнице было стремление выбраться из палаты и освободиться от надзора, контроля и физического дискомфорта в ней. Палата была чем-то вроде поршня, который заставлял пациентов по своей воле искать возможности участия в любых больничных мероприятиях и позволял легко придавать им видимость успешности[371]. Что бы ни предлагал персонал — работу, терапию, отдых или даже просветительские беседы, обычно толпа желающих была обеспечена просто потому, что предлагаемая активность, в чем бы она ни состояла, чаще всего означала значительное улучшение условий жизни. Так, записавшиеся на занятия по искусству имели возможность покидать палату и проводить половину дня в прохладном, тихом подвале, рисуя под ненавязчивой опекой женщины из высшего класса, дававшей еженедельные благотворительные уроки; большой фонограф проигрывал классическую музыку, и на каждом занятии раздавали конфеты и фабричные сигареты. Поэтому в целом пациентов было легко вовлечь в любое дело.
Если выполнение заданий по уходу за палатой (например, толкание полировальной доски) откровенно представлялось санитарами, медсестрами и зачастую врачами в качестве принципиального способа улучшения условий жизни, то прохождение какой-либо разновидности психотерапии обычно не определялось персоналом в соответствии с принципом quid pro quo[372], поэтому участие в этих «высших» формах терапии можно рассматривать как практику вторичного приспособления, если ее осуществляют ради получения определенных преимуществ. Обоснованно или нет, но многие пациенты также считали, что участие в этих видах деятельности будет восприниматься как признак их «излечения», и некоторые думали, что по выходе из больницы это участие можно было бы представить работодателям и родственникам в качестве доказательства того, что они действительно вылечились. Пациенты также полагали, что желание принимать участие в этих формах терапии позволит им заручиться поддержкой терапевта в их попытках улучшить условия жизни в больнице или выйти на свободу[373]. Так, например, один пациент, о котором говорилось выше, тот, который быстро научился эксплуатировать больничную систему, ответил другому пациенту, спросившему у него, как он планирует выбраться: «Приятель, я собираюсь ходить на все занятия».
Члены персонала, естественно, порой расстраивались из-за того, что постояльцы использовали их терапию не так, как предполагалось. Например, один врач, практиковавший психодраму, сказал мне: «Когда я вижу, что пациент приходит, чтобы просто встретиться со своей девушкой или пообщаться, а не рассказать о своих проблемах и попытаться вылечиться, я провожу с ним беседу». Аналогичным образом врачи, занимавшиеся групповой психотерапией, ругали своих пациентов, если те на встречах жаловались на институт, вместо того чтобы обсуждать свои эмоциональные проблемы.
В Центральной больнице одним из типичных критериев при выборе назначений были открывавшиеся возможности контакта с высокопоставленными сотрудниками. По сравнению с обычными условиями жизни в палате любой пациент, работающий в окружении персонала высшего уровня, значительно улучшал свое положение, так как ему обычно гарантировались те же более мягкие условия, что и персоналу. (Это традиционный фактор, отделявший слуг, работавших в доме, от слуг, работавших в поле, и солдат, участвовавших в сражениях, от солдат, выполнявших административную работу в тылу.) Поэтому пациент, который умел хорошо печатать на машинке, имел отличные шансы на хорошую жизнь в течение рабочего дня, вплоть до почтительного отношения к нему как к не-пациенту. Единственной ценой за это, как часто бывает в подобных случаях, была необходимость невольно выслушивать, что персонал говорит о пациентах в их отсутствие.
Такая же форма адаптации встречалась в худших палатах, когда пациент с относительно хорошими связями и самоконтролем добровольно оставался в палате и легко устанавливал монополию на хорошие виды работ и связанные с ними льготы. Например, одному пациенту, который оставался в плохой палате, так как он отказывался говорить с психиатром, по вечерам разрешалось свободно пользоваться сестринским постом, где у персонала были кресла из мягкой кожи, журналы, книги, радио, телевизор и цветы.
371
Аналогичная ситуация бывает и в тюремных камерах. См., например:
373
Главным примером здесь служит религиозное рвение, проявленное заключенными, когда в американских тюрьмах впервые появились священники. См.: