Это похоже на секс, в котором непосредственный физический процесс занимает меньше времени, чем физические же прелиминарии даже в самом quicky-quicky варианте (я уж не говорю про психологические). К сожалению, полет в эконом-классе гораздо менее приятен. И по его окончании приходится, в отличие от доведенного до конца секса, совершать все те же логистические действия в обратном порядке.
То ли дело поезд! Практически из любой точки крупного города до центрального железнодорожного вокзала можно добраться за час. Мне из моего Лефортова до Ярославского вокзала, с которого ходят поезда в Новосибирск, всего пятнадцать минут на троллейбусе. И это все, дальше до места назначения (а это тоже центр города) никуда перемещаться не нужно. Можно спокойно разложить вещи, переодеться, улечься на диван, смотреть в окошко, отоспаться или же достать компьютер и начать писать давно задуманное, на что не хватало времени. Или же достать бутылку и изготовиться к неспешной беседе с попутчиком, а возможно, и с долгочаемой попутчицей (см. один из главных железнодорожных текстов русской литературы — рассказ Бунина «Генрих»).
Железнодорожное путешествие начинается сразу. Купе вагона — это, в отличие от авиасалона, не просто схлопнутое время-место, которое нужно как-то перетерпеть в предвкушении последующего путешественнического счастья, это полноценный и особый хронотоп, нигдейя, в котором время течет по особым законам, лишь отчасти сообразуясь с проплывающим за окном пространством.
Но, увы, выкроенные из графика двое суток для поезда «Москва — Новосибирск» — роскошь для современного человека еще более недоступная, чем авиабилет бизнес-класса. Билет можно купить за счет принимающей стороны, но где и у кого вытребовать недостающее время?.. Подобное может позволить себе разве что эксцентричная рок-звезда вроде Дэвида Боуи, в 1972 году неделю возвращавшийся с японских гастролей через весь СССР на поезде. Но мы не рок-звезды, потому приближаемся к аэропорту «Домодедово».
Закончить все-таки хочется железнодорожным анекдотом.
Собираясь в Генуе в дорогу, мы, естественно, запаслись красным вином.
— А штопор? — спросил вдруг квартирный хозяин-итальянец. — У вас есть штопор?
Штопора у нас не было.
— Возьмите мой! — всполошился он, ужаснувшись, видимо, мысли, что большую бутыль Chianti придется распечатывать каким-то противоестественным способом. — Дарю!
— Спасибо, Якопо, — ответил я. — Но не надо. Это русский поезд. Чтобы в русском купейном вагоне у кого-то из ближайших соседей не оказалось штопора — такого просто не может быть.
Так, ко всеобщему удовольствию, и оказалось.
Домодедово — Толмачево
Поскольку первые пассажирские трансатлантические самолеты взлетали и садились на воду (подходящих ВПП и соответствующей инфраструктуры для них просто не было, а вот структура порта уже была развита прекрасно), они проходили по ведомству кораблей. Иными словами, в них был капитанский мостик, откуда капитан (он же пилот) по переговорному устройству отдавал приказ в машинное отделение «полный вперед!» механику (он же бортинженер). Там были пассажирские каюты и общий салон. То есть полет был путешествием. Если не верите — найдите в «Википедии» фотографии огромной «летающей лодки» Дорнье Do X. Эти же условия были и в цепеллинах. И лишь когда аэропорты уподобились вокзалам, самолеты уподобились электричкам. Или наоборот…
Впрочем, современный аэропорт — это шедевр бизнеса и технологии, высокотехнологичный футуристический сгусток инженерных идей и архитектурных изысков, коммерции и общественной пользы. За аэропортами неслучайно закрепилось международное название hub, буквально — «центр, средоточие». Единственное же, что осталось у аэропортов от портов морских — собственное имя. Мы говорим «Домодедово» — и нет нужды объяснять, что это. Как и Внуково, Шереметьево, Пулково, Толмачево, Храброво… Поэтому недавняя инициатива присвоить аэропортам имена кажется несколько избыточной, при всем уважении к Покрышкину, «покровителю» новосибирского аэропорта «Толмачево», и уж тем более к Пушкину, «получившему» Шереметьево. Вот бы, наверное, позабавился сам Александр Сергеевич, вхожий в дом к Шереметевым. Более того: именно в Фонтанном доме Дмитрия Шереметева Кипренский писал с Пушкина свой знаменитый портрет.