— Начнем, друзья.
В уши вливается тишина, замолкают говоруны, утихает шепот, даже занятые друг другом парочки смущенно приводят себя в порядок.
— Жил некогда некто, по имени Гарри, по прозвищу Степной волк. Он ходил на двух ногах, носил одежду и был человеком, но по сути он был зверем. Как я, как мы, как любой из нас. Он страдал и метался, и больше всего на свете ему хотелось двух вещей. Первое — оставаться человеком, когда он чувствовал себя человеком. Второе — оставаться волком, когда он был волком. Бедный Гарри, бедный невежественный хинко. Тому из вас, кто не знает, чем все закончилось у бедняги Гарри, могу сказать, что закончилось все очень плохо. Гарри сошел с ума. Так бывает с хинко, которые не понимают свою природу. Природа же наша — ничего лишнего не требует. Она не заставляет делать ничего противоестественного. Она только хочет, чтобы мы оставались в Потоке. В Потоке жизни, который мы помним со времен прошлых воплощений. В Потоке, куда мы обязательно вернемся. Мы все после смерти готовимся стать зверями. Это — великая цель.
Ах, этот голос! Как он завораживает, как он успокаивает и берет за сердце. В нем — мед и виноград, бархат и сталь, лед и ацетиленовое пламя. Этот голос старше, чем сама жизнь, и то же время он вечно останется молодым. Это голос разума, который примирился с сердцем. Голос пророка.
— Я сегодня не буду много рассказывать, — говорит человек в белом. — Я не буду много рассуждать, приводить кучу примеров — не буду. Сегодня, — голос понижается, становится нежным, доверительным, — сегодня я хочу, чтобы вы немного помолчали и вспомнили. Как это было. Кем вы были. Кто был вместе с вами, кого вы нашли и кого потеряли. Я хочу, чтобы вы снова стали котятами, щенками, птенцами, ощутили тепло гнезда, вдохнули запах матери. Чтобы увидели своих братьев и сестер — вспомните, как вы играли с ними, как смотрели в глаза, похожие на ваши собственные, как прижимались друг к другу по ночам, чтобы согреться и прогнать дурные сны. Я хочу, чтобы вы вспомнили свои семьи. Тех, кого выбрали для продолжения рода, прекрасных, сильных, ласковых. Я хочу, чтобы вы… Чтобы вы вспомнили сейчас своих детенышей. Да. Своих детей. Они были похожи и непохожи на вас, и вы удивились, когда их увидели, но вы сразу их узнали, и стали кормить, и оберегать, и узнавали всегда. Из всего стада. Из всего прайда. Из всей стаи узнавали их, своих детей, свое семя. Я хочу, чтобы вы их вспомнили сейчас. Давайте помолчим. И вспомним. Доверьтесь Потоку.
Саша опустила голову. Пятеро котят, пятеро смешных, неуклюжих клубков мал мала меньше. Пятый — самый маленький. Он позже всех открыл глаза, и ему всегда доставался самый маленький сосок, как она ни старалась. Но, когда все братья засыпали вповалку, он единственный ковылял к ней на непослушных лапках, и тыкался в шерсть на ее животе, и засыпал только с ней в обнимку. Когда во двор пришел чужой, то все дети забились в самый темный и далекий угол — под дровяной сарай, в спасительную тьму, и сверкали оттуда круглыми глазенками. Она стояла перед чужаком и рычала, а он глядел на нее молча. Это был огромный черный кот с проплешиной на голове, там, куда пришлись собачьи клыки. У него был короткий хвост, лишь частично покрытый шерстью, и впалые бока, но голова сидела на высоком и мощном загривке, лапы были длинные и жилистые, и когти такие огромные, что не втягивались до конца. Она рычала — маленькая черепаховой масти кошка, прижавшаяся к земле перед котом, который вдвое превосходил ее размерами и впятеро силой. Она рычала, а кот стоял и смотрел на нее, нагло, выжидающе. И вот, когда она поняла, что надо пересилить страх, первой броситься и принять бой — маленькая пушистая молния возникла между ними. Ее меньший котенок. Он выгнулся дугой, вздыбил редкую шерстку на загривке и округлил глаза. А потом он заорал. Она раньше никогда не слышала его крика — только писк. Битве кошек всегда предшествует ритуал, соревнование боевых кличей. Теперь ее сын ревел на чужака, словно большой, взрослый кот. Чужак дернул хвостом, потряс головой, попятился. И ушел прочь.
— Вспомним, — разнесся голос по залу. — Вспомним.
Рыжий вырос красавцем. Он научился драться, приходил под утро весь в ржавых пятнах, и от него остро пахло свежим мясом. Он выследил черного кота и убил его в ночь, когда луна была, словно белая плошка с молоком. Он стал новым хозяином их угодий, а когда наступила пора, то пришел к ней ночью, и она подчинилась — ведь он был так красив и силен, ее сын, ее муж, отец ее детей.
Может, ей не нужно было подчиняться? Может, именно за этот поступок она теперь наказана человечьим воплощением? Все равно. Оно того стоило.
— Вспомним.
Саша плакала. Рыжий всегда громко мурлыкал, раскатисто и с придыханием, норовил подобраться поближе во сне и положить лапу ей на голову, любил дотянуться мордой и ласково боднуть ухом. В тот день, когда он погиб, шел дождь — как и сегодня. Ей что-то почудилось в полудреме, и она вскочила, вся как пружина, озираясь, еще не понимая, где находится, но уже зная, что случилась беда. У кошек есть шестое чувство, чувство близкой беды. Она бросилась туда, куда ее вело это бесполезное, страшное чувство, и очень скоро нашла Рыжего — у самой обочины, еще живого, еще в сознании. Он лежал, мурлыкал, зажмурившись, и только самым кончиком хвоста яростно бил по мокрому асфальту. Мурлыкал — для нее, на прощание, все тише и тише, пока не умер. Это случилось двадцать пять лет тому назад. Немного спустя….
— Вспомним.
Немного спустя умерла она сама.
— Вспомним, как было хорошо.
Саша утерла слезы. Да, это было хорошо. Ночь, и тысячи звуков, и свобода в каждом сантиметре гибкого тела. День, и сладостная дрема, и нежное солнце во всем мире, от края до края. Снова ночь, снова охота: шорох, мгновенный бросок, последний трепет добычи. Кровь. Сладкая, восхитительная кровь, словно передающая силы убитого зверя прямо ей в жилы. А потом — привести себя в порядок, юркнуть в убежище и там заснуть, с полным животом, и спать долго, долго, долго. Да, это было хорошо. Рыжий приходил за полночь, они лежали рядом, думая каждый о своем, наслаждаясь теплом, которое могут подарить друг другу только кошки. Не грубые объятия, к каким привыкли люди. Нет, это совсем особенное, неповторимое чувство, когда любимый находится рядом, слегка, самыми кончиками волосков касается тебя, так, чтобы ты ощущала тепло его тела — и только. Это может длиться очень долго — изысканная кошачья ласка, высшая нежность.
Да, это было хорошо.
— Возвращения вам, братья и сестры, — серьезно сказал человек в белом.
'Аб хинк', - нестройно, прерывисто. 'Аб хинк', - запоздало прошептала Саша.
— Я не могу проникнуть в ваши мысли, поэтому скажу о себе. Я умел летать. Больше мне сказать нечего, но это было. Я умел летать, мог подняться в небо. Теперь я могу только мечтать о полетах. И я снова говорю: Возвращения вам.
'Аб'…
— Не спешите отвечать, — голос стал проникновенным, — не спешите. Сначала ответьте себе самим: готовы ли вы вернуться? Вернуться к той жизни, которой мы лишены теперь, к вольной, дикой, счастливой жизни?
Зал молчал, ждал, что будет дальше. Саша вспомнила уличных кошек — грязных, ободранных, больных — и на минуту ей стало холодно. Хочет ли она Вернуться? Туда, где страх, и голод, и вечная борьба за жизнь? Туда, где любой простец может спустить с тебя шкуру, туда, где убивают твоих детей, а тебя ради забавы топят в мешке?
— Люди говорят: я мыслю, значит, существую, — сказал человек в белом. — Как это верно! Мыслю, значит, существую. Существую: в облике человека. Существую: мучаюсь сомнениями, моралью, бредовым умствованием, поиском таких же, как я, мыслящих бедолаг. Существую: влюбляюсь, не получаю ответа, страдаю, ломаю жизнь себе и близким. Существую: делаю ошибки, рожаю детей, требую, чтобы они не повторяли моих ошибок, но учить их могу только на примере этих самых ошибок — и дети растут еще более несчастными, чем я. Существую: в вечном страхе смерти и наказания за то, что жил не так, как положено. Так существуют — люди.