— Двое людей.
— Двое людей. Не буду напоминать, что одним из них был сволочной бандит, что он, наверное, отправил на тот свет чертову кучу народу. Что он наверняка натворил бы еще много всякого дерьма. Ладно. Про второго тоже ничего не скажу, хотя, вообще-то, у бандитов в услужении ходят такие же бандиты. Этот охранник, скорее всего, был просто бычарой. Палачом на окладе.
— Дина… — как же они все любят оправдываться, оправдывать, прикидываться невиновными. И меня чуть не затащили к себе. До чего у них все просто. Хороших людей убивать нельзя, а плохих можно. Кто хороший, а кто плохой, мне скажут.
— Не перебивай, пожалуйста. Так вот. Скажи мне, Тим, почему ты сейчас чувствуешь вину, а раньше не чувствовал?
'О, черт', - подумал я.
— Фотографии. Много. Разные люди, которые тебе, в общем-то, ничего не сделали. Почему?
— Фотографии, — задумчиво сказал я, — как тебе сказать… Тогда я, во-первых, не знал, что делаю. Поэтому я до сегодняшнего дня не верил по-настоящему. Нет, я видел, конечно, что способен на нечто… Ну, вот ты ошпарилась, или Саша со стула упала… Но это все как-то не очень серьезно.
— Несерьезно, ага, — буркнула Дина, тронув забинтованную руку. Я закряхтел:
— Да нет же, ну Дина…
— Я понимаю, — сказала она. — Раньше ты себя чувствовал колдуном, а теперь — киллером. Так?
— Так, — сказал я.
'Могла бы и помягче', - сказал голос с раздражением.
'Умница моя, — подумал я. — Все понимает… А ты заткнись'.
Опять возник запах. Я крепко зажмурился. Запах исчез. Дина внимательно наблюдала за мной.
— Может, тебе выпить? — спросила она.
Я замотал головой так, что хрустнуло в шее:
— Нет. Не сейчас.
…На выходе из конторы меня поймал Константин Палыч. Бодро вскрикивая, размахивая руками, повел к себе в кабинет. Я решил, что сто грамм на прощание мне и вправду не помешают. В кабинете куратор открыл шкафчик, зверски подмигнул и разлил по маленьким стаканам водку. Я опрокинул стакан в рот и, глотая, понял, что резиновый запах спирта чем-то напоминает тот гнусный коктейль из пороха и крови, который забил мне ноздри в момент взрыва. Водка, обжигая горло, вылетела обратно. Константин Палыч сочувственно заухал и отправил меня домой: 'отоспишься, и с новыми силами за работу'. Я ничего ему не сказал…
— Потом выпью, — сказал я.
Дина помолчала.
— Это для тебя нехарактерно, — сказала она.
Я сказал:
— Для меня нехарактерно убивать людей направо и налево. Раньше так было, во всяком случае.
Дина поджала губы. Мы сидели за кухонным столом, я чистил картошку, Дина на это смотрела. Как раз теперь я закончил с последней картофелиной и переместился к мойке.
— Прежде всего, надо определить, что такое убийство, — начала Дина.
Где-то в затылке родилась маленькая злость. Я почувствовал ее появление, как, должно быть, больной мигренью угадывает по малейшим признакам скорый приступ. Злость была мне противопоказана.
Я вздохнул несколько раз, сосчитал до десяти.
И все прошло.
На этот раз.
— Слушай, — сказал я, не оборачиваясь, — давай без философии. Просто скажи, что бы ты сделала на моем месте.
Картошка была вся в мелких пятнах гнили. Вода брызгала мне на живот. Только не начинай все снова, ты уже достаточно натворил.
— Если бы со мной такое случилось, — негромко сказала Дина, — я бы послушала голос кошки.
— Я тоже слушаю голос кошки. Моя кошка молчит.
— А моя кошка говорит, что надо драться с врагами, — проговорила Дина. Я обернулся. Она сидела, закрыв глаза. — Кошка говорит: если ты попал в бой, то надо сражаться. И еще она считает, что глупо страдать, если страдания ничем уже не помогут.
Я хмыкнул. Как ни странно, от этих слов мне стало легче. Самую малость, но легче.
— А что твоя кошка думает по поводу…
— Всё, кошка свернулась калачиком, закрыла нос хвостом и уснула, — безмятежно сказала Дина.
Я задумался. Когда погиб Черный, Дина была удивительно спокойна. Тогда я решил, что она просто смирилась, приняла решение остаться со мной, забыла о коротком увлечении. Оказывается, все дело в кошке…
— Ну, правильно, — пробормотал я. — Не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ситуации.
— Ты говоришь, как атеисты, — сказала Дина и впервые за вечер улыбнулась. — Ты же не атеист.
— А что не так?
— Нет никакой ситуации, — сказала она и потянулась. — Есть только твое отношение. Но ты не поймешь.
— Не сомневаюсь.
— Не сердись, — сказала Дина. Я и не думал сердиться, но она встала, подошла и погладила меня по щеке. У нее была тонкая кожа, на руках просвечивали бледные вены. Бинт, намотанный на ладонь, с шорохом задел мою вечернюю щетину. — Мне ведь тоже нелегко.
Снова запахло кровью.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, стараясь выглядеть невозмутимо.
— Ничего особенного, — сказала она, продолжая меня гладить. — Ничего. Просто я — маленькая слабая женщина, которая живет с большим сильным мужчиной. Иногда — слишком сильным. Но он порой забывает, какой он сильный, и делает мне больно.
'Ну, а ты как думал?' — спросил голос в голове.
— Дина, — сказал я. — Черт…
— Ничего, — сказала она и прижалась ко мне. — Я уже почти привыкла.
Мы застыли посреди кухни. Дина, Дина. Никого ближе у меня никогда не было. Дина, девочка моя дорогая. Я тебя люблю, как же я тебя люблю…
— Я тебя люблю, — это вырвалось само собой, без моей помощи.
— Я… — начала Дина, и тут из коридора требовательно запиликал ее мобильник. Она поцеловала меня, выскользнула из объятий и пошла в прихожую. Отчего-то мне стало тоскливо и жутко, словно этот звонок нас разлучал не на минуту, а на всю оставшуюся вечность. Я поплелся за Диной — как раз вовремя, чтобы увидеть, как она достает телефон из сумочки, смотрит на экран и говорит:
— Привет, Саша!
Она стояла в пол-оборота ко мне, так что я видел ее профиль. Нос, как у Афины, и губы, как у Венеры. 'Саша звонит, — подумалось. — Наверное, про меня будут разговаривать'.
— Это… ты? — спросила Дина медленно. Странно. Что там происходит на том конце трубки… Дина бросила на меня косой взгляд и почему-то ушла из прихожей в комнату. Да елки-палки. Секретничайте, сколько угодно, девочки. Я вернулся в кухню, свалил картошку в кастрюлю, залил ее кипятком из чайника и поставил на огонь. Жизнь наша — тайна. Вот дьявол… Кажется, только сейчас я начал вас понимать, Милон Радович. Дина все не шла. Я выпил стакан воды. Каким-то чудом у воды не было запаха крови. Дина все не шла. Картошка забурлила, я убавил огонь и решил посмотреть, что же там происходит. Крадучись пробрался в комнату.
Дина сжалась в комочек на диване. Взгляд устремлен за окно, губы шепчут что-то, слышное только ей одной. Телефон она держала в руке — так, словно собиралась набрать номер или ответить на звонок.
— Ты чего? — спросил я. Она обернулась. Когда Дина злилась, боялась или горевала, кожа вокруг ее губ становилась белой. Сейчас побелело все лицо, только кончики ушей были розовыми.
— Ничего, — сказала она.
— Все нормально, малыш? — спросил я и опустился на диван рядом с ней. — Саша что-нибудь плохое сказала?
— Это была не Саша, — сказала Дина. — Просто номер похожий. Ошиблись номером.
— Тогда почему ты испугалась? Я же вижу, испугалась.
Она сделала попытку улыбнуться. Попытка провалилась.
— Я испугалась, что… — Дина прикрыла на мгновение глаза, и я увидел, что у нее дрожат ресницы. — Ну, в общем, испугалась. Уже все, уже прошло. Не обращай внимания.
— Точно?
— Точно, — она улыбнулась, на этот раз по-настоящему. — Пойду, картошку проверю.
— Я сам.
— Давай…
Я отправился на кухню. Потыкал вилкой картофелины, твердые, как теннисные мячи. Немного постоял у окна. Лучший способ отвлечься от проблемы — это найти другую проблему. Мне не нравилось, как побледнела Дина. Мне не нравилось, как странно она со мной говорила. Мне очень не нравилось, что она побежала в комнату — разговаривать с тем, кто ошибся номером. И больше всего мне не нравилось, что телефон Дины, зовя хозяйку, пел ее любимую мелодию — 'Хэлло, Долли'. У Дины было два вида звонка. Если звонил кто-то чужой, мобильник верещал однообразный джингл, которому его научили на фабрике. Если же на связи оказывались друзья, раздавалась веселая 'Долли'. Тот, кто ошибся номером, не разбудил бы 'Долли' ни при каких обстоятельствах.