Сбежать от преследования властей Пятунька не сумел и вместе с партией других колодников из Тотьмы был отправлен для разбирательства своего дела в стольный град. Что с ним сталось в дальнейшем, документы умалчивают… Поэтому и в случае с Федосьей, возможно, обучившейся использованию лечебных трав у Афонки Куракина, последний также мог быть подвергнут наказанию.
К сожалению, цитируемый выше документ умалчивает, каким образом и при каких обстоятельствах тотемская «жонка Федоска» познакомилась с солигалицким «ведуном» Афонкой Куракиным. Ведь географически их разделяло расстояние более ста вёрст. Однако, учитывая развитые торговые связи, существовавшие между Солигаличем и Тотьмой в XVII веках, о которых свидетельствуют и «Таможенные книги» того периода, удивляться этому факту не приходится. В. А. Дудин в книге «Из истории Совеги» приводит многочисленные примеры торговых операций жителей Солигалича и солигаличских волостей на рынке в Тотьме. Кроме соли, туда везли изделия из дерева, в частности домашнюю утварь, а также лён и сельскохозяйственную продукцию, особенно хлеб и мясо домашней птицы. Обратно привозили меха пушных зверей, рыбу; осуществляли различные имущественные сделки. Торговля стимулировала и развитие деревенских ремёсел и сельского хозяйства. В свою очередь, ремесленники и крестьяне, работая на рынок, способствовали развитию внутренней торговли, а значит, уменьшали замкнутость отдалённых уголков сельского мира тотемской и солигаличской земель[74].
Костромской краевед Д. Ф. Белоруков, автор книги «Деревни, сёла и города Костромского края», считал, что Федоска сама родилась в деревне Пензино (ныне территория Солигаличского района)[75]. Но, по-видимому, слова из «Отписки» «велено ее, Федоску, в том воровстве допросить, подлинно ли она Соли Галицкой Зашугомские волости деревни Пензина Троицкого монастыря у крестьянина у Афонки Никитина сына Куракиных тому воровству училась» Д. Ф. Белоруков истолковал неверно. В Пензине жил именно Афонка Куракин, а сама Федосья, как говорится в заголовке «Отписки», проживала в Тотьме: «о сделании допроса тотемского жителя жене Федосье и о казнении ее смертию»[76]. Каких-либо других сведений о её происхождении и социальном статусе в указанном источнике нет…
Вступивший в 1674 году в должность новый тотемский воевода князь Иван Михайлович Волконский, исполняя полученный на запрос царский указ, повторно допросил находившуюся под стражей Федосью. При нём она показала, что Татьянку из Тиксненской волости «не портила, а кто ее испортил, про то не ведает». Также Федосья настаивала, что «у Афонаски Куракиных тако ж воровству она не училась и про то дело ни про што не ведает. А что, де, она перед воеводою перед Федором Квашниным в том воровстве винилась, будто тою жонку Татьянку испортила она, Федоска, и она, де, тем себя поклепала, говорила на себя напрасно, непретерпя пыток»[77].
Тем не менее воевода Волконский к оправданиям Федосьи остался равнодушен и, опираясь на «Соборное Уложение» и царские указы, повелел женщину казнить: «зжечь в струбе при многих людех, чтоб то смотря иным людям впредь неповадно было так воровать и людей портить». Иными словами, воевода дал согласие на публичную казнь с «профилактическими» целями — «чтоб другим неповадно было» заниматься порчей и ведовством.
Заключительные строки «Отписки» звучат так: «И по твоему Великого Государя указу и по грамоте та жонка Федоска на Тотьме казнена смертию, сожжена в струбе при многих людех в нынешнем году сентября в 29 день»[78].
Это была единственная огненная казнь человека в Тотьме за всю её известную историю. Почему же в XVII веке людей сжигали в срубах? Что за странный способ лишения жизни?
В Древней Руси у язычников существовал обряд огненного погребения в срубе или на костре, который был призван помочь усопшему сразу уйти в блаженные дали потустороннего мира. При первом русском царе Иване Грозном об этом обряде вспомнили снова, но стали применять его уже как способ казни к различного рода «еретикам», то есть к людям, чьи взгляды или действия отличались от государственной, а в особенности от религиозной, доктрин. Русская православная церковь в своё время восприняла ветхозаветную традицию погребения тел умерших в земле (сожжение мёртвых у древних евреев применялось только в качестве позорного наказания). Подобная позиция подразумевала важность захоронения тела умершего христианина и, соответственно, нежелательность его сожжения[79].
79
Карпов А. В. Язычество, христианство, двоеверие: Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI вв. — СПб., 2008. — С. 150–151.