Когда мы оказались в постели? Нет ни единого шанса узнать или вспомнить, потому что во всем мире сейчас осталась лишь эта хрупкая фигурка в моих руках, что дрожит от каждого касания моих губ, неловко прихватывает волосы, царапает плечи, когда я прослеживаю языком белоснежный ручеек силы, пересекающий его тело, скользя все ниже.
Его смех – тихий, почти неуловимый, и это – лучшая музыка. Он никогда не смеялся прежде – лишь хмыкал или едко хохотал, но в этом звуке нет ни капли яда, ни грана злости или ненависти – да и откуда бы им взяться? Перехватывает мои руки, облизывает пальцы, ласкает языком – нетерпеливо, жадно, прикусывая подушечки, и я с трудом сминаю, стискиваю в оковах воли собственное желание.
Он возбужден, и на бронзовой головке его члена в мереющем свете камина уже так притягательно мерцает капелька, что выше моих сил - не попробовать его на вкус. Вырывать его стоны, полные наслаждения – что может быть слаще? Скольжу по его плоти губами и языком, заглатывая до горла – и он почти кричит, сминая в пальцах ткань простыней, выгибается невозможно, подается вперед… и в стоне-рыке различаю свое имя.
Хочется стиснуть его в руках – до хруста в ребрах, до хрипа, хочется заломить тонкие кисти, хочется ударить – так, чтобы на коже остался краснеющий след, хочется силой развести в стороны стройные бедра, врываясь в горячую плоть со всей доступной жаждой обладания… Но я, как могу, смиряю Зверя в себе. Не время. Не место. Не тот, кому я могу показать свою суть. Он достоин большего, чем боль – ему хватало ее в жизни.
Мышцы покорно расступаются под поглаживающими их скользкими от масла пальцами – и он почти неуловимо шипит с непривычки. Так легко слизнуть это шипение с его губ – вместе с горячим дыханием, вместе с невольным оскалом – втянуть в отвлекающий поцелуй, пока у меня еще есть силы держаться, пока разбуженный вулкан не взорвался бешенством и желанием окунуть в агонию, пока могу смирить жажду впиться зубами, чтобы ощутить солоновато-медный привкус на языке…
Он – болезненно узкий, и это было бы странно, если бы не то, что он в моей команде уже больше трех лет – а в бегах и вовсе больше шести. Был ли у него хоть кто-то все эти годы? Сомневаюсь. Прости, маленький, но от этой боли никуда не деться… Сцеловываю невольно выступившие слезинки, перехватываю стоны, медлю столько, сколько могу – не сорваться, не разрушить странное, такое неправильное доверие.
Отзывчивый, сладкий – несколько осторожных движений, и он уже обхватывает меня ногами, притягивая к себе. Невольно стонет – и я столь же невольно отвечаю своим стоном. Слишком податливый, абсолютно покорный – монстр во мне беснуется, желая выплеснуть все, что накопилось, и удерживать его все сложнее.
Обеими руками подтягиваю его бедра выше, заставляя изменить позу – и снова подаюсь вперед. Быстрее. Сильнее. Он вскрикивает в голос – и снова смеется, когда я губами ловлю его пальцы, ласкаю языком узкую ладонь, на которой наливаются светом вплавленные в кожу линии живого минерала. Удивительный. Как он может быть таким… разным? Или это – сущность любой Тени? Мне никогда не понять…
Сил сдерживаться уже не остается – и теперь его стоны сливаются в один, на каждом толчке он прогибается, вжимается в меня всей своей кожей, словно желая слиться в одно целое, и у меня нет даже сил, чтобы дотянуться до его напряженной плоти, что трется о мой живот. Пальцы впиваются в мою спину, он снова подставляет горло, запрокидывая голову – и разлив белоснежных волос окрашен в бледное золото сиянием пламени. Всей этой нежности – слишком много. И для меня и для моего зверя. Рычу, прикусываю тонкую кожу возле уголка челюсти, вбиваюсь, уже не сдерживая себя – и он вновь подчиняется. Мучительно сладко. Головокружительно больно.
Сияние клейм – слепит, и кожу на спине опаляет магией. Я чувствую, как подушечки его пальцев выжигают линии поперек лопаток – и эта боль слишком правильная, слишком желанная – и наслаждение взрывается, как нестабильное зелье, снося остатки внутренних барьеров, заставляя полыхнуть мое Проклятие – и его лириум откликается новой вспышкой.
Ловлю протяжный крик губами, позволяя себе скользнуть в кипучую темноту…
- оОо –
Он стоит у камина, глядя в огонь. Не поворачивается – лишь неловкими, дерганными движениями застегивает крепления доспеха.
- Фенрис? Что-то не так? Все было… настолько плохо? – в груди сам собой рождается яростный рык осознания. Удержать. Обхватить, снова свалить на кровать, заставить забыть все те глупости, что явно пришли в его дурную вольнолюбивую голову…
- Нет, дело не в этом… все было нормально.
Ну что, скажи, что я сделал не так? Понимает без слов, улыбается – криво, как-то надломленно, отводит взгляд – на долю мгновения.
- Нет… не так. Было лучше, чем в самых смелых мечтах, - глаза на пару ударов сердца теплеют, но снова оказываются скованы нарочито призванным льдом. Глупый Волчонок. Что он себе придумал?
- А что не так? Только не говори, что это из-за того, что я мужчина.
Мотает головой, снова отворачивается к огню – и я едва различаю его тихие слова:
- Я… начал вспоминать. Прошлую жизнь. Обрывки. Осколки. Этого слишком… много. Все слишком быстро. Я так не могу, Хоук.
Проклятье. Поднимаюсь из вороха простыней, невольно поморщившись – раны на спине ноют, и сейчас это… отвлекает. Вспомнил… нет, невозможно! Ведь тогда он должен сейчас знать, кто я… кем я был…
Или…?
- Прошлую жизнь? Что ты имеешь в виду?
- Я говорил, Хоук. Ритуал… стер мою память, я считал, что навсегда. Но сейчас… Я помню… лица. Слова. На миг все было, как на ладони… и тут же ушло.
Так просто и сложно одновременно…
- Я понимаю, к чему ты клонишь, - губы против воли кривит усмешка. – Что ж, держать не буду. Иди.
- Я… так глупо себя чувствую, - такой растерянный, такой уязвимый. Уходи, малыш. Уходи, пока у меня еще есть силы сдерживать свою боль и ярость. Уходи. – Я…Не стоило нам вообще начинать все это…
Уже у самых дверей, затормозив, но не обернувшись, выдыхает:
- Прости.
Сила взрывается внутри вместе с едва слышным тут хлопком дверей поместья. Мой рык режет повисшую тишину – и пламя в камине взвивается кипучим лиловым столбом.
Проклятье…
- оОо -
Попытаться друг друга найти нелегко.
Пыль въедается в наши глаза глубоко.
И вокруг - только холод и ложный покой.
Посмотри на меня, будь со мной, будь со мной!
Я одинок, ты одинок,
Нам не сделать шаг навстречу друг другу.
Каждый из нас танцует вальс
С собственной тенью по кругу, по кругу.
Авелин и Варрик все понимают без слов. Один быстрый взгляд – и они, подхватив хромающую напуганную девочку с двух сторон, спешно исчезают. Мы стоим друг напротив друга.
Тень и Дух.
В пещерах пахнет плесенью и разлагающейся плотью. Чрезмерно тяжелый и густой воздух, кажется, его можно коснуться, смять в ладонях, словно комок грязи. Ты скользишь напротив меня – слишком ловко для мага, никогда не обучавшегося этому, да и для человека вообще. Царящие здесь зеленоватые сумерки словно обнимают тебя, укутывают – и силуэт смазывается, теряет четкие очертания, рассыпается месивом лазурных осколков. Для того, кто не может ощущать касание Завесы, ты почти невидим. Но не для тех, кто может. Потому что ты – огромное окно в Тень.
- Ты не контролируешь себя. И да, я обращаюсь к тебе, Дух.
- Не смей говорить мне о контроле, смертный! Все, подобные тебе, познают праведный гнев Справедливости!
Усмехаюсь. Как же это… забавно. Он такой непримиримый, такой горячий. Они горят оба – и еще не понятно, чье пламя кого поддерживает… Щурит сияющие глаза, смотрит волком, скалится, как дикий зверь. Впрочем, нет. Волка я уже встретил… если только Флеметт не лгала и не путалась в собственных видениях. Это, стало быть, Разрыв Завесы. Не демон. Не дух. Нечто иное. Большее. Пока нет лишь Берсеркарна… Потому что Варрик на него точно не тянет.