Нет, тебя не ждет темнота – смотри. Я ведь обещал срезать веки? Ты не послушался – так теперь не отводи взгляд, все равно уже не скроешься за полосками кожи в два пальца шириной. Нет, не бойся, ты ведь все равно уже почти мертв – что тебе потеря еще одного куска твоей плоти? В любом случае пользоваться ей ты больше не сможешь. Я вижу в твоем разуме, читаю тебя, как открытую книгу – смотри, неужели ты не понял еще, что я уже давно все ощущаю вместе с тобой? Кварато, мальчик мой, Кварато… И разве тебе сейчас не смешно? Ты любил совсем молоденьких, правда? Юных, чистых, нетронутых. Я знаю – я сам породил некоторых из тех, кого ты покупал в Орлее. Наши Питомники – лучшие в мире… а я один из лучших Раджгар. Ты ведь тоже любил синие глаза, не правда ли?
Что? Твоя плоть, твоя мужская стать и гордость? Смотри – лишь кусок ненужного мяса. Хочешь почувствовать его в себе? Нет? Странно, я думал, ты любил себя больше всего на свете… смотри, сколь хрупка в моих пальцах твоя гордость – меня это всегда веселило, а тебя нет? Ты никогда не думал, что мужские яички похожи на глазные яблоки? Никогда не изучал их в сравнении? Ты был отвратительным учеником, малыш.
Смотри, ну разве не забавно, что сейчас ты можешь воочию убедиться в том, каким был плохим мальчиком? Ну почему же ты не смеешься? Смейся!
СМЕЙСЯ!
- оОо -
В номере у Варрика непереносимо жарко, но меня все равно колотит крупная дрожь. Я не хочу идти домой – не сейчас. Не хочу никого видеть – даже тебя. Особенно тебя. Потому что ты – воплощение самой магии, а значит, воплощение того, что прямо сейчас я хотел бы уничтожить, о чем жаждал бы искоренить даже воспоминания. И я себе не прощу, если в запале сделаю тебе больно – и не имеет значения, морально или физически.
В руках – тяжелая кружка, но я пью и не разбираю, что именно безвкусными комками падает в желудок. Варрик уныло ковыряет кончиком пера столешницу, и я с опозданием отмечаю темно-лиловые тени под его глазами.
- Извини, что вот так… ввалился, - со стуком роняю голову на скрещенные на столе предплечья. Не хочу ничего ни видеть, ни слышать… Сколько он в меня влил сивухи гномьей? Литр? Два? Больше? Не знаю – я не заметил, пил, словно воду, и все равно не унял огня боли и вины, что сейчас полыхает в груди. Я не ищу чьего бы то ни было прощения, нет. Да и забвения не ищу тоже – бессмысленно.
Слова рвутся с губ сами – и я рассказываю, рассказываю, рассказываю. Про отца и то, как его спалила его же магия, свернутая внутри его тела, чтобы не светиться перед Храмовниками, про то, что я и сам сейчас так же сворачиваю силу внутри себя, чтобы не заметил, не почувствовал ни искорки Проклятия ты, про брата с сестрой, про свое такое странное, дикое, безумное влечение к юноше с сапфировыми глазами, к которому я вообще не должен был вожделеть, про Лисичку, про нашего с ней малыша, про то, как она радовалась тому, насколько он бойкий – и знала, чувствовала всем сердцем, что и он будет отмечен клеймом проклятия магии, про Остагар, где, казалось, каждый камень пропитался вонью Скверны и был истоптан грубыми сапогами Порождений, куда я отправился по двум причинам – чтобы защитить всю семью… и ради Карвера, которого так и не смог отпустить далеко от себя, про топи, по которым мы с ним неслись обратно, без привалов, без передышек, с трудом выдирая ноги из липкой трясины гнилостно-зеленого цвета…
Про забрызганные кровью стены и истерзанное тело той, кого сумел полюбить – ради будущего. Про ребенка, которого своими руками вырезал из чрева мертвой матери – и чью жизнь оборвал сам, спасая от мучительной гибели.
Про уродливую тварь, что одним ударом вырвала жизнь из того, кто был мне дороже всех на свете, пусть и никогда бы не узнал об этом.
Про Мраморную луну, чей свет для меня навсегда стал символом потерь и боли.
А Варрик – слушает, не перебивая, лишь время от времени доливает в кружку мерзостно-ржавую жидкость. И, как ни странно, она действительно помогает расслабиться, медленно распутывая своим теплом скрутившиеся ледяными узлами-жгутами внутренности, утишает судорожную дрожь в руках. Позволяет отрешиться от боли – ровно настолько, чтобы заработал как ему положено разум, находя пусть жестокое, пусть, быть может, неправильное… но такое простое решение.
- Варрик… я больше не могу носить все это в себе. Я… у меня просьба.
- Если ты не собрался прямо сейчас пойти к Мередит и признаться в том, что ты отступник-малефикар со списком жертв в летопись этого треклятого города длиной, то я помогу, чем смогу.
Сдаться? Пойти под клеймо или клинок, если кто-то из рыцарей будет не лишен сострадания? Заманчиво, что и говорить… но нет. Есть обязательства, есть какие-никакие цели… есть тот, кому я, кажется, все же небезразличен… И я могу лишь путаться в мерзостно-липкой паутине из того, кто я для него – и для себя самого.
- Я… хочу забыть. Мне известны несколько ритуалов, что позволят затереть часть памяти, спрятать ее от меня самого – так глубоко, что почти невозможно ей будет проснуться. Но… пообещай мне, что ты – не забудешь. Ничего из того, что я рассказал сегодня.
- Что-то мне подсказывает, что ты рассказал далеко не все, друг мой, - взгляд теплых карих глаз задумчив. Было так странно учить его прятать новый цвет радужек – мучительно знакомый, родной синий. Не настолько пронзительный, как у меня или Карвера, но все же – слишком отличающийся от прежней глинистой охры.
- Нет, не все. Но это – самое важное, самое… болезненное.
- Понимаю, - его ладонь невольно поглаживает вощеный бок арбалета, а мысли явно унеслись куда-то в его собственное прошлое. Фей так и не сумел добраться до его воспоминаний, хотя Тетрас и стал одним из двух гномов, чьи сознания произвольно соприкасаются с Тенью во время сна. – Когда ты хочешь… это устроить?
- Сегодня ночью, когда взойдет Темный Страж, - сегодня я сотру в себе все то, что делает меня тем монстром, что всего сутки назад выплескивал свою ярость и боль на ученика некроманта и сам упивался этой болью, а значит – большую часть того, что помню про свое прошлое как Джар-Греда. Хватит.
Кивает, одним глотком допивая то, что еще оставалось в его кружке.
========== Узилище. Тени и почерневшее золото ==========
Черней вороньего крыла,
В оковах Силы, разбудившей тьму,
Лежит распятая Земля,
С мольбой взирая в пустоту.
Земля и стонет, и дрожит,
Вокруг - смятенье, боль рождает злость,
Тебе еще нет двадцати
И быть в Аду не довелось…
Песок забивается кругом, лезет в глаза и в глотку. Дышать тяжело — даже Белла устало отирает со лба пот, от которого уже не спасает промокший насквозь платок. Ты снова грызешься с Волчонком, Варрик что-то чиркает в своей тетради — интересно, у него что, запас таких вот одинаковых, переплетенных в черную кожу? Ни Авелин, ни Мерриль сейчас с нами нет — быть может, и к лучшему. Капитану не до нас — город на грани войны с серокожими, а тащить непонятно куда Маргаритку… нет уж. Я монстр, но не настолько. Не по отношению к малютке, слишком тяжелую ношу подхватившей на свои худенькие плечики.
Привал получился неожиданным, но под палящим солнцем хочется забиться в первую же попавшуюся тень — что мы и делаем, раз уж на нашем пути столь удачно попалось это русло высохшей реки, дно которого надежно прикрывают от прямого света высокие скалистые берега. То, что было берегами.
Слишком жарко, слишком душно, слишком пыльно — мертвая земля. До боли похоже на Молчаливые Пустоши, место упокоения Очищенного Думата. Перекрученные, искореженные деревья — сухие, как пепел, словно уже сгорели, и лишь чудом все еще сохраняют изначальную форму. Белое от жара небо режет глаза — и все чаще я с долей зависти вспоминаю Цитадель. Толстый камень ее стен никогда не выстывал в морозы и никогда не перекалялся в жару…
Пустыня Думата… Как же давно это было… Я был мальчишкой — тогда еще только мальчишкой, едва прошедшим через первые ритуалы. Я еще не знал, что такое Бездна, что такое ненависть, что такое настоящая боль. А Хозяин все еще был моим Богом — едва ли не более важным в моем собственном, уже изувечившем меня мире, чем Тот.