Здесь, за пределами скалистых отрогов, на неожиданно широком пространстве самого ущелья вновь мучительно-солнечно, и снова над головами едва не трескается от жара раскаленное добела небо, на котором даже теряется диск дневного светила. Мы все жмуримся и щуримся — что опасно. Слишком велик риск пропустить очередную атаку, а я даже не сомневаюсь, что она будет.
И снова вперед — к ожидающей нас твердыне. А для меня — навстречу моему собственному прошлому и жгучей до судорог в стиснутых в кулаки пальцах ненависти ко всему, что есть магия и Империум. Ко всему, что есть я.
- оОо –
Подземелья Хартии, по которым мы блуждаем уже трое суток, лабиринт, с каждым новым поворотом становящийся все хаотичнее и безумнее, словно те, кто его строили постепенно сходили с ума — по мере его создания — вызывает ощущение… театральности, что ли. Какой-то вычурной кукольности, даже игрушечности — гротескно-заляпанные кровью стены, слишком большое количество пыли и песка, хотя его не могло сюда нанести — по крайней мере, не столько, слишком картинно торчащие из этого песка кости. Страшилка, будто созданная по фантазиям детей, похожая на те сказки, что ребятня любит травить у костра летними вечерами. Карвер и Бет любили…
Сердце снова болезненно токает, и пальцы стискивают рукояти кинжалов — чуть сильнее, чем пару мгновений назад.
Простите меня. Сам себя я прощать не умею, так хоть вы, оттуда, где вы сейчас — из чертогов ли Семи, от Трона ли Создателя — но простите. Улыбнитесь хоть краем губ. Потому что весь этот поход — сплошное напоминание о вас. О маме. Об отце — пусть я и знал его так мало.
И о Хозяине. Я и сам не пойму, что гложет меня – ненависть… или обида? Нет, несомненно, ярости и отвращения во мне всегда было с избытком, да и пресловутой ненависти хватало… но не горюю ли я по утраченному?
За такие мысли хочется самому себе съездить по голове — может, хоть тогда я перестану путаться в собственных стремлениях… Ладно, плевать, не до того.
Сфера неприятно жжет ладони – и под моим взглядом внутри нее начинает пульсировать в такт биению моего сердца серовато-синее марево с серебристыми сполохами. И, кажется, именно она — то единственное реальное, что есть в этом мире, хотя как раз реальной она не может быть по определению — замороженное в пространстве-времени заклятие, собранное в один сияющий узел. Никому из вас этого не понять — просто потому, что никто из вас не знаком с подобными извращениями так, как с ними знаком я.
И я, кажется, догадываюсь, что это за заклятие…
— Только я слышу барабаны? — ты хмуришься, и я краем глаза замечаю, как переглядываются остальные наши спутники. Фенрис сквозь зубы выдыхает:
— Похоже, твоя кровь какая-то особенная. Я даже не сомневался.
— Вот скажи мне, угрюмый ты наш, это к чему сейчас прозвучало? Ты Блонди не опасаешься, нет? — Изабелла смеется и уворачивается от тычка локтем со стороны Варрика. Глупый эльфенок… тебя ведь почти мгновенно выдают порозовевшие кончики ушей.
Ты фыркаешь и поворачиваешься ко мне, мимолетно касаясь ладонью открытого плеча, словно подтверждая, что я твой — и напоминая об этом всем остальным. Особенно Фенрису. Прости и ты меня, светлый мой, я знаю, что причиняю тебе боль, раз за разом, когда невольно зову тебя его именем. А ты все так же молчишь, прячешь обиду и ревность в своей душе… Я бы предпочел испытать на себе крепость твоих кулаков, чем читать все это в глубине твоих глаз, предпочел бы услышать яростную ругань в свой адрес – но не быть свидетелем такого… смирения.
Забыться. Вот чего сейчас хочется больше всего. Растворить самого себя в упоении битвой, в жаре кровавого танца — с сильным, достойным противником, а не с этой крысообразной шушерой, что стаями набрасывается на нас из-за поворотов. И я уже знаю, как этого добиться — если, конечно, я не ошибся в своих предположениях.
Впрочем, в таких вопросах я редко ошибаюсь…
Обратный путь занимает куда меньше времени – сейчас не приходится отвлекаться на постоянные стычки с гномами и на то, чтобы залатать себя после них, а потому всего через день мы уже стоим на знакомой Арене.
— Ты… уверен, что это хорошая идея? — в голосе Фенриса мелькают нотки узнавания. Да, несомненно, он не мог не видеть Купели. Пусть эта выглядит немного не так, как должна бы — но ведь и посвящена она не одному из Двенадцати, а только Тени. Пусть сильному, невообразимо-одаренному, предельно-близкому к Архонту Ио… но рабу.
Сфера в пальцах сжимается в крохотную искру, ныряя в самое сердце плетения, что связывает Купель с Завесой — и словно лучший клинок из андерфелсской стали распарывает нити заклинания, что рассыпаются брызгами крови — душно-черной, до последней частички пропитанной отравленной магией… и Скверной. Той, самой первой Скверной, что принесли с собой из Черного города Проклятые.
Разрыв Завесы, что пропускает скованную сущность, бьет по чувствам и связанной щитами магии как вымоченный в желчи бронто кнут. Темная фигура на той стороне площади вырастает прямо из-под земли — и мгновенно, как в саван, укутывается в непередаваемую мощь.
Столь знакомо. Столь желанно — я уже успел позабыть, как сладко-горьким разливом скользит по губам этот поток магии самих Семи. Столь отвратительно-ненавистно.
Несколько мгновений — и едва уловимы кивок с его стороны, адресованный мне. Ощутил. Понял. Знает, что мы пришли за его жизнью… или не-смертью, что, вероятно, точнее.
А можно ли и мою жизнь назвать не-смертью?
Да, пожалуй.
Вскинуть клинки, скрещивая их перед грудью и коротко кланяясь — и получить ответный поклон со щитом на отлете и прижатым к искореженному магией нагруднику мечом. Церемониал Теней никто не отменял, а оскорблять столь сильного противника не входит в мои планы. И плевать уже на то, что могут обо мне подумать. Возвратное движение лезвий — и едва уловимые порезы на предплечьях, чуть выше края наручей — так же как и он незаметно чиркает по левой руке острием меча. Первая кровь пролита по собственной воле… и во славу Семи.
И снова этот взгляд Белль. В иной ситуации я бы избавился от столь внимательной личности… но за прошедшие годы она стала для меня больше чем спутницей — боевой подругой, которая всегда прикроет спину, поддержит, без вопросов и сомнений подставит плечо, молча нальет кружку, когда не вовремя одолеет непрошеная волна воспоминаний.
Все они слишком глубоко вросли в меня… как каменные обломки в плоть Намверлиса. И защита — и обуза.
Мы начинаем первое движение нашего танца одновременно. Такие разные. До ужаса похожие. Воплощенный кошмар, сильнейшие Джар-Греды Империума, сошедшиеся в смертельном поединке. Прошлое… и прошлое. Иное — но прошлое.
Сталь поет, рассекая воздух — и со звоном встречается с такой же сталью. Ни капли магии — лишь чистые умения. Пока. Нас — четверо, а это уже несправедливо. Несправедливо, да… Ты уже плетешь ледяную бурю — и Намверлис, усмехаясь безгубым ртом, обнажающим оскал почерневших зубов, вскидывает руки.
И серебряные провалы глаз затекают кипучей чернотой Некромагии.
Его Зов – простой и понятный, отработанный веками службы. Знакомый мне до последней капли вложенной силы. Четыре скелета-лучника — как уравнение сил. Не более, но и не менее. Мы двое — и по четыре спутника-защитника за нашими спинами.
Хриплый вскрик – и новая череда ударов. Атаки становятся все грубее и жестче — и мелодичный звон танцующей стали сменяется грозным набатом стонущего от вложенной в каждый выпад силы металла. Перекат, выпад, отвести меч плоскостью лезвия, беззвучно охнув от усилия, понадобившегося, чтобы удержать вес удара. Отнюдь не человеческого усилия — едва ли не на грани моих способностей. Утешает лишь то, что и он сражается во всю доступную мощь.
Ни единой посторонней мысли — лишь упоение схваткой. И даже слепящее солнце нам не помеха… стой, куда?! Исчезает, растворяясь в мареве Тени, чтобы спустя миг возникнуть в стороне. Ну нет, это слишком грубая игра. Следовать за тобой в азарте боя я не буду — и тем паче, не прибегну к магии.