Но значительно больше беспокойства мне доставляет твое состояние. Я знаю, что ты ненавидишь Тропы… но никогда бы не подумал, что для тебя поход на них превращается… вот в это. С каждой милей утонувших в тяжелых парах тоннелей ты все бледнее — и это отнюдь не отравление. То и дело ты срываешься на сбивчивый шепот, словно споришь с самим собой. Со второй половиной себя. Зов ввергает вас обоих в темноту, из которой нет возврата — не для Стража, и я могу лишь молиться Семи — чтобы утишили свои голоса, не тянулись к тебе… не сейчас, слишком рано, слишком сильно.
Мое тело действует быстрее разума — я успеваю подхватить тебя, когда ты спотыкаешься о неприметную трещину в камне. Поймать взгляд — непередаваемо сложно, и мне кажется, что в этом неестественном свете янтарь твоих глаз выгорел… едва ли не добела. В посветлевших от сдерживаемой боли глазах — смесь растерянности непонимания… и неприязни. Чья она? Твоя или Справедливости? Я могу понять оба варианта… но один из них в разы тяжелее другого.
В этот раз привал — неурочный, но необходимый, и я могу лишь баюкать тебя в руках под тремя понимающими взглядами, один из которых пропитан горечью и… завистью? ревностью? жаждой? Не понять. Сейчас мне не до него — да и вообще не до окружающего. Плавно укачиваю тебя, с трудом удерживая почти на весу, касаясь губами влажного от испарины виска и шепчу, шепчу, шепчу…
Я сам не разбираю, что произносят мои губы, кроме одного, неизменного, постоянно повторяющегося: «Прости, светлый мой, прости, mea culpa…» — и ты лишь безмолвно и бесслезно плачешь, вздрагивая все телом.
К концу недели — и сотней миль глубже в зеленое марево — такие приступы становятся все чаще и жестче. Это злит Волчонка неимоверно, и он постоянно язвит о «неженках-мороженках» и о том, что Стражи должны радоваться, что ты ушел из их рядов… У меня нет ни желания ни сил одергивать его. Быть может, прибегни я к своему Проклятию, я смог бы вытянуть тебя из такого состояния… но я не могу. Пока не могу — ситуация не настолько плачевна, я все еще надеюсь, что ты справишься с собой. И с НИМ.
Потому что я не могу не знать, что именно происходит. Потому что я знаю, как выматывает смертное тело слияние с чуждой этому миру Сущностью — кем бы и чем бы она ни была.
Потому что я знаю, что сейчас ты на грани своей воли и магии сражаешься за право главенствовать в вашем тандеме — и я не могу вмешаться в эту борьбу.
Пока что ты выходишь победителем… но долго ли это будет продолжаться? Ты слабеешь с каждым часом на Тропах. А он… он становится сильнее. Почему — мне не дано понять, но что-то здесь подхлестывает его, словно норовистого коня, заставляет рвать узду ваших с ним взаимных обещаний и закусывать удила твоего сознания.
И с каждым разом все дольше горят в твоих глазах лазурные искры — пока ты не приходишь в себя. И снова и снова ты поднимаешься, отрывисто и хрипло бросая:
— Все хорошо, солнце… нам пора идти.
Скоро я возненавижу эту фразу. Вновь и вновь, воровато оглядываясь на товарищей и дожидаясь мига, когда все отвернутся от нас и займутся костром, я спаиваю тебе зелье Ясности и зелье Воли — то немногое, что поможет тебе держаться, как помогало держаться мне в похожих случаях…
И раз за разом ты упрямо подхватываешь свою переноску, почти зло отбрасывая мою руку, и первым выходишь со стоянки, слепо глядя в пространство — то ли проверяя на наличие Порождений, то ли снова погружаясь в свой непрерывный поединок со второй половиной себя.
А я могу лишь ждать — того самого, смертельно-опасного мига, когда ты все же не справишься.
Я уже ощущаю в своих венах эхо набата последней Печати, когда ты с криком падаешь на колени, а потом и на землю, бессвязно что-то бормоча и сжимая ладонями виски, подтягиваешь колени к груди, сжимаясь в дрожащий комок оголенных нервов.
Вот оно.
— Андерс!
— Голоса! Голоса! Пусть они замолчат, Грег, пусть они заткнутся, пожалуйста, пожалуйста, пусть они… — не завершаешь фразы, снова заходясь криком и сжимая виски так, будто хочешь проломить собственный череп и выдрать оттуда все чужеродное ногтями.
Твой крик рвет мне душу — но теперь я точно ничем тебе не помогу. Сейчас для вас есть только вы двое — и клинч двух сознаний, словно сцепка борцов на Арене.
— Стражи… Посвящение… Скверна… зовет… кричит… шепчет… пусть он замолчит! Замолчи! ЗАМОЛЧИ!
Сбивчивая фраза, хрипом рвущаяся сквозь крик, на оборванном выдохе, на последнем глотке воздуха, заставляет меня стиснуть зубы и кулаки. Прости меня. Прости, я не могу. Сейчас — не могу.
— Помоги мне… любовь моя…
Ты смотришь прямо на меня, но не видишь — и я едва успеваю перехватить Фенриса, готового встать между нами живым щитом. В какой-то мере я благодарен ему, ведь он готов первым принять удар одной из самых опасных тварей от магии — Одержимого. Только вот мера эта слишком невелика — сейчас, когда в роли его противника будешь ты.
— Он опасен, Хоук!
— Он справится, — как часто я не ощущаю той уверенности, которую вкладываю в свои слова, кто бы только знал… Ненавижу треклятую магию — она слишком многое отнимает у меня лично. Эгоистично? Возможно. Зато честно. Честь и честность — то немногое, что я обрел вне Империи. И он верит, отступая на шаг, хотя и удерживая в руках обнаженный меч.
Твое тело ломает судорогой, неестественно выгибая на сухих камнях — настолько сильно, что мне чудится хруст позвоночника, готового сложиться пополам, как у попавшей в ловушку змеи.
— Мной…Нельзя…Управлять!!!
Сияние взрывается в зеленоватых сумерках умирающей звездой, нещадно обжигая отвыкшие от света глаза — и тебя подбрасывает с земли, будто кто-то вздернул твое тело за шкирку. Впрочем, почему «кто-то»? Очень даже конкретный кое-кто…
— Оставь его в покое, Дух! Не смей…
Кривая усмешка — нечеловеческая, неестественная, совершенно неуместная на таком близком и любимом лице… и я едва успеваю отшатнуться от стремительного взмаха посоха, чье отточенное до бритвенной остроты сильверитовое лезвие со скрежетом раскалывает камень под твоими ногами — а вместе с ним и саму реальность, с неслышным звоном рассекая связи Завесы… выпуская то, что никто в здравом уме не выпустил бы оттуда.
Демоны Голода атакуют беззвучно — словно их тяга к реальности и неумолчная жажда не ограничиваются плотью и кровью, но поглощают все, что только может составлять нашу сторону мира — в том числе и звуки. Ты все же не справился, радость моя…
— Варрик, Фенрис, Белль, демоны на вас! Я разберусь с Андерсом!
Не оглядываясь, не прислушиваясь — только вперед. Любовь моя, что же ты наделал… Прыжок, перекат, хлестнуть силой, рассекая рождающуюся руну паралича — пока никто не видит, поднырнуть под занесенный посох, обхватить за пояс… попытаться обхватить. Ты ведь понимаешь, что я не смогу причинить тебе серьезного вреда, не так ли? Только при этом сам… или не совсем сам, но тем не менее… атакуешь в полную силу, не гнушаясь использовать те заклятия и удары, которые, достигни они цели, оказались бы смертельными.
Приблизиться к тебе почти невозможно — посох с гулом рассекает воздух, словно Стон Лукасана, и любой из его выпадов может перерубить руку или ногу. Слишком быстро и слишком сильно для смертного — и даже для Серого Стража. Почти всю власть над твоим телом забрал твой Дух… и мне почему-то все острее кажется, что он просто не знает, как вернуть ее тебе самому — и сквозь ярость и безумие его атак все отчетливее проступает страх… и безысходность.
Кажется, он решил, что единственный способ разорвать это невольное Слияние — подставить тело под смертельный удар. Отчего страшится еще сильнее.
Когда я перестал испытывать неприязнь по отношению к нему? Должно быть, я и не вспомню. Еще один кувырок, бросок вперед — ужом проныривая между потоком льда и волной пламени… подсечь кинжалом ногу… прости, любовь моя, но так нужно, потом тебе будет несложно восстановить это повреждение, я аккуратно…