– Привет, Франческо, пройдемся по пляжу?
– Конечно.
Она взяла меня за руку, мы прошли первые ряды шезлонгов, освещенные прожекторами, углубились в зону, погруженную в темноту. Шезлонги, шум прибоя. Не теряя времени, Джулия меня поцеловала. Потом мы сели, снова принялись целоваться и уже не останавливались. Удивление сменилось приятным чувством, Джулия направляла мои руки и помогала справиться со смущением, которое перешло в желание. Она следовала моим движениям, гладила мои волосы, когда все закончилось, когда первый раз пришла и стихла гормональная буря и снова вернулись смущение и удивление. Мы возвратились на площадь, держась за руки, не говоря ни слова, под взглядами других – сначала заинтригованными, а потом изумленными. Когда мы вернулись в кемпинг, ночью, я рассказал все Риккардо.
– Нас десяток сохнет по ней целую неделю, а она выбирает тебя! Сопляка! – восклицал он. – Не знаю, смеяться или плакать.
Мне жаль. Нет, неправда: мне не жаль.
Моим первым тренером в «Роме» стал Франко Суперки. В бытность вратарем он выиграл скудетто в составе «Фиорентины» и еще один – в «Роме», будучи запасным голкипером. Это придавало ему серьезный вес. Он тренировал команды U-15, у него были четкие идеи относительно моей позиции на поле и номера на футболке: я «десятка», располагаюсь под двумя нападающими. Я знал, что в клубе хотели, чтобы я играл чистого форварда, но Суперки верил своей интуиции, он считал, что не было смысла заставлять меня ждать, когда мяч придет в атаку, я всегда должен был находиться в сердце игры. Руководство к нему прислушивалось, и, даже когда я перешел на следующий уровень, региональный, позиция и номер остались прежними. Мой рост продолжился и при тренере Марио Карневале, и это было совершенно логично, потому что за мной наблюдал Джильдо Джаннини, отец моего идола Джузеппе: Джильдо вместе с Джузеппе Лупи отвечали за молодежный сектор «желто-красных». Джаннини несколько лет наблюдал за мной, а первым, кто обратил его внимание на мои качества, был синьор Трилло, еще во времена «Фортитудо».
– До получения мяча ты не сделал ничего, – шутил он, детально разбирая мою игру. Он был без ума от меня, потому что я напоминал ему то, каким был его сын Джузеппе. «Принц». Капитан «Ромы».
По воскресеньям я ходил на стадион, подавая мячи в матчах Серии А. Кульминацией этого сезона стал чемпионат мира, «Олимпико» закрыли для проведения работ, которые становились все более лихорадочными, и «Рома» играла домашние матчи на «Фламинио», где зрители сидели очень близко к полю, потому что там нет беговых дорожек. Это были очень счастливые дни с разных точек зрения. Тогда чемпионату Италии не было равных в мире, и, стоя у кромки поля, можно было восхищаться чемпионами, «воруя» у них мастерство. Оставаясь «романистой», я сходил с ума от того, как бил внутренней стороной стопы Хесслер: кто-то другой пахал бы землю, чтобы так пробить, у Томаса же была идеальная чистота касания. Я говорил о разных удовольствиях от этих дней. Среди них было, например, то, что команда в том году была не бог весть какая, тифози злились и забрасывали игроков монетками, которые мы, храбрые болл-бои, собирали. И прятали в карманы. Одна неудачная игра могла принести десять-пятнадцать тысяч лир каждому. Мы все болели за «Рому», но, если она играла плохо и уступала, это было маленькое (маленькое, не большое) утешение. Опыт болл-боя позже открыл мне двери на чемпионат мира. Нас выбрали тридцать человек – пятнадцать из «Ромы», пятнадцать из «Лацио». Перед финальным матчем между Германией и Аргентиной Кубок мира прибыл на стадион на гольф-каре, он был как святыня. Когда машина остановилась около меня, я не вытерпел: набрался смелости и протянул к нему руку. Касание было как электрическое, я был взбудоражен одной лишь мыслью о том, что дотронулся до него, как и другие мальчишки, среди которых был и Давиде Липпи. Если бы я только знал, что через шестнадцать лет мы вместе с его отцом поднимем этот кубок в берлинское небо…