Когда Йен наконец вышел на сцену, он был настолько пьян и зол, что швырнул об пол стакан с пивом и поранил ногу, так что оставшиеся зрители хотя бы запомнили группу. Так как концерт проводился посреди недели, я осталась Дома: один из нас должен был встать с утра на работу. Той Ночью Йен разорвал свои кожаные джинсы в клочья, но мне удалось их аккуратно зашить. Несмотря на состояние брюк, я решила, что сам он не поранился. В действительности порезы на ногах были такими глубокими, что оц разделся в темноте, чтобы я ничего не увидев. Я думаю, он уже начинал терять самообладание на сцене, но явно не хотел, чтобы я видела его таким. На концертах, куда я приходила, он ничего подобного не вытворял.
Йен воодушевился, когда им предложили выступить на разогреве у Johnny Thunders and the Heartbreakers в Rafters, Той ночью группу впервые вызывали на бис — восторг и гордость, которые я испытала от первого успеха, не сравнить ни с чем. После этого они стали получать больше приглашений и уже не ограничивались одними местными площадками, например, выступали в клубе Eric’s в Ливерпуле.
Мы подготовили треугольную комнату Йена для написания будущих шедевров. Стены выкрасили в небесно-голубой, постелили синий ковер, поставили синий диван и повесили синие шторы. На сине-голубом фоне выделялись лишь несколько красных пятен: красные лампочки и красный телефон. На стене висела старая стереограмма. Йен не сходил с ума по дорогим проигрывателям: ему было все равно, на чем слушать записи.
В Маклсфилде мы практически никуда не ходили, а ездили в центр, в Манчестер. Если же оставались дома, то Йен уходил в синюю комнату и допоздна писал, прерываясь лишь на то, чтобы взять очередную чашку кофе, которую я протягивала сквозь клубы сигаретного дыма. Я не протестовала: мы считали, что это просто этап, который ради будущей карьеры необходимо пройти. Я никогда не следила за его работой, никогда не сомневалась, что его песни могут быть чем угодно, но они будут лучшими.
Молодежь в Маклсфилде в основном по-прежнему слушала тяжелый рок. Жизнь и мода в маленьких городках по крайней мере лет на десять отставали от того, что происходило в Манчестере. В его атмосфере витало нервное ожидание, как будто всех скоро захлестнет одной огромной волной и каждый надеется быть на гребне. Бар «Ранч» на Стивенсон-сквер был излюбленным местом встреч. Стоило пройти по Маркет-стрит, как обязательно встречался кто-нибудь из The Buzzcocks или The Worst. Центр города будто притягивал всех, никто не хотел упустить ни единой встречи, ни малейшей возможности. Никто не ждал, пока его заметят и признают. Вместо этого каждый выбирал себе дело по вкусу — и немедленно начинал фотографировать знаменитостей, писать о них, продюсировать, а то и сам становился музыкантом. Намеренно игнорируя лондонскую сцену, манчестерцы были полны решимости сделать свой город новой музыкальной столицей.
Одним из таких энтузиастов был Пол Морли. На жизнь он зарабатывал в книжном магазине в Стокпорте, но сердце его было отдано фанзину Out There, где он писал о местных группах и музыкальных событиях. В Лондоне наконец поняли, что их город все-таки не центр вселенной, и Пола Морли начали публиковать в столичных изданиях. Манчестерские группы стали его журналистской нишей, и материала было столько, что ему быстро удалось освоиться с крупными журналами. Статьи Пола, весь его подход к музыке нравились Йену, который, по-моему, считал, что публикации Морли очень скоро смогут сделать его группу известной.
У нас были одинаковые интересы и взгляды на музыку, на то, чем мы хотели заниматься; одинаковые мечты. То, как я писал о группе, вероятно, много значило для Йена. Многие находили, что мои статьи слишком снисходительны и претенциозны, но я писал искренне, и, думаю, Йен это понимал. Получалось, что со сцены звучали серьезные и глубокие песни Йена, а я со страниц журналов серьезно говорил о музыке. Мы не обсуждали это, но всегда чувствовали.
В июле 1977 года NME напечатал двухстраничную статью Пола Морли, целиком посвященную манчестерской сцене. Манчестер предстал в статье как центр музыкальной жизни Англии, а Лондон — как город снобов, которые понятия не имеют о новых веяниях. Главной знаменитостью Манчестера был Ховард Девото, вокалист сначала The Buzzcocks, затем Magazine. Эта популярность не в последнюю очередь была заслугой менеджера, Ричарда Буна, потому-то Йен и сам стремился познакомиться с Ричардом. В статье так или иначе были отмечены все, цто задавал тон эпохи, самые разные персонажи: от The Drones, известных тем, что у них чуть ли не у единственных в Манчестере было чем заплатить за оборудование, до Джона Почтальона, который после каждого концерта выходил спеть «Louie Louie». К сожалению, это порой делало клуб похожим на забегаловку для рабочих. Warsaw Морли описывал так: «Неплохая группа; возможно, их удел — всю жизнь выступать у кого-нибудь на разогреве. Выработают ли они свой стиль, неясно, но не так уж и важно. Их сила и энергия компенсируют некоторое дилетантство, но они, похоже, не понимают, что играют перед аудиторией».
Выводы Морли достаточно верны. Большинство ранних песен Warsaw действительно немного хромают. Понадобилось, чтобы их заметили и хотя бы изредка начали упоминать в прессе, — тогда группа стала совершенствоваться. Если бы в тот ранний, панковский свой период они попытались играть песни, которые зазвучали потом на «Closer», то не смогли бы донести до зрителя всю их глубину.
Йен теперь день и ночь прочесывал музыкальные журналы; они уже высились в спальне целыми стопками. Здесь, на Севере, стало вдруг очень легко попасть на страницы музыкальной прессы, стоило только выйти на сцену. Warsaw были группой на три четверти: до сих пор не нашлось постоянного ударника — с каждым новым кандидатом что-нибудь не ладилось. Терри Мейсон попытался освоить ударные, но безуспешно, так что его определили на роль менеджера; Тони Тэбак был славный малый, но не вписывался в панк-группу, кроме того, на него не всегда можно было рассчитывать. Потом с ними какое-то время играл Стив Бразердейл, ударник Panik, которых продвигал Роб Греттон, диджей Rafters и одновременно редактор фанзина Slaughter and the Dogs. Стив, казалось, ни секунды не мог усидеть на месте; при разговоре вертелся во все стороны, едва глядя на собеседника; в группе его скоро прозвали Трепачом. 10 августа 1977 года моя сестра отмечала восемнадцатилетие, и Стив, его жена Джил и еще один из Panik приехали к нам на праздник в Уайт Харт с подарком — шоколадным тортом, щедро приправленным слабительным. Решили, что это отличная шутка. Впрочем, главной их целью было переманить Йена из Warsaw в Panik. Стив уговаривал Йена весь вечер, даже когда мы переместились к нам на Бартон-стрит, хотя все уже подвыпили и устали. Несмотря на то, что Йен наотрез отказался, Стив еще какое-то время пытался его уломать.
Той же ночью я впервые получила представление о том, что скоро начнется: одна из соседок разделась и полезла к Йену целоваться, не встретив особенного сопротивления. Уже почти рассвело, так что я выскочила из дома и пешком отправилась к родителям. Йен догнал меня на перекрестке Парк-лейн и Оксфорд-роуд. Он схватил меня за руку и попытался отвести домой, но я уцепилась за ближайший столб. Улицы были пусты, только один парень проходил мимо. Он остановился, глядя на нас и, кажется, собираясь мне помочь, но Йен прокричал ему: «Это моя жена!»
Стив был отличным барабанщиком, но напористость, которая помогла ему вступить в группу, в конце концов обернулась против него. Остальные ребята решили, что не могут играть с таким типом. В итоге они его просто бросили: услали из машины проверить колесо, которое будто бы спустило, а сами укатили, оставив его посреди дороги.
5. Что-то должно измениться[8]
Популярность Warsaw росла, концертов стало больше (особенно в Rafters), и возникла острая необходимость найти хорошего постоянного ударника. Йен повесил объявление в музыкальном магазине Jones в Маклсфилде, хотя казалось маловероятным найти таким образом подходящего человека. Единственным, кто откликнулся на объявление, был Стив Моррис, тот самый, которого исключили из Кингса, когда Йен там учился. Его дом был расположен в приятной близости от нашего, всего в десяти минутах ходьбы. Стив уже знал о Warsaw из обзора концерта в панк-фанзине Shytalk. Он был удивлен, увидев объявление от группы, которую считал панковской, в таком захолустном городке, как Маклсфилд.