— Ах, мадам, — сказал Тоуд, взглянув на скромное пристанище (он тут же подумал, что вот он, случай показать воспитаннику, как извлекать пользу для себя из любых обстоятельств), — очень любезно с вашей стороны предложить моему юному родственнику такой удобный ночлег, но я, со своей стороны, не могу принять вашего предложения. Нет, лучше мы посидим вот здесь, прямо на голой земле. Что из того, что возня этих писклявых цыплят не даст нам уснуть! Мы будем довольны и тем…
— Но, сэр! — воскликнула жена фермера, глубоко уязвленная тем, что ее гостеприимства не оценили. — Я уверяю вас…
— Мадам, — сказал Тоуд, отводя ее в сторону и подмигнув Графу, — мой юный родственник — хрупкого сложения и слабого здоровья, он подвержен припадкам и разным непредсказуемым приступам.
— Бедный мальчик! — воскликнула дочка фермера с неподдельным сочувствием.
— Эти приступы начались у него после кончины его покойного отца…
— Какая трагедия! — ужаснулась фермерша.
— И сравнительно недавней смерти матушки…
— Вот горе-то! — всхлипнула дочка.
— Все эти прискорбные события привели к тому, что он был вынужден принять на себя тяжелое бремя ответственности, как полагается старшему во французском благородном семействе. В его-то нежном возрасте надеть себе на шею этот хомут…
— Вы хотите сказать, что он служит на конюшне у кого-нибудь из благородных или что-то в этом роде, а его хозяин…
— Может, он и выглядит сейчас как конюх, но стоит лишь немного отмыть и почистить его, одеть в шелка и кружева, к которым привыкла его нежная кожа, и вы увидите, что имеете дело не с кем иным, как с графом д'Альбер-Шапелль.
— Так он граф?
— Самый настоящий граф, мадам, а вы предлагаете ему вместо ложа что-то чуть получше насеста. Я понимаю, вы хотели как лучше, а возможно, у вас в доме и нет постели удобнее…
— Дочка! — закричала добросердечная женщина. — Мы должны уложить этих благородных джентльменов на наши кровати, а сами уж как-нибудь устроимся в столовой. Пусть бедный мальчик ложится на твоей кровати, она помягче и поудобнее, а его престарелому родственнику я отдам свою с мужем. Она не такая удобная, сэр, как вы привыкли. Да ведь мой муж родом из Латбери, а нравы там грубые, и спят там на матрасах, набитых конским волосом.
— Но, мадам! — воспротивился Тоуд, которому не очень-то понравилось, что его назвали «престарелым». Но гораздо больше ему сейчас не нравилось, что Графу достанется более удобная постель, чем ему.
— Конечно, пусть сиротка поспит на моей кровати, — сказала девушка.
— Мисс! — еще раз попробовал вмешаться Тоуд. — Волосяные матрасы сейчас очень модны среди французской знати, и Граф вполне может предпочесть…
Но женщины и слышать не хотели об этом, и Граф, ужасно раздражая Тоуда, бесподобно сыграл слабого больного. Он оперся на руку дочки фермера и был препровожден в дом. Там ему показали кровать. На ворчание и сердитые взгляды Тоуда Граф и внимания не обратил.
Наутро, когда по дому распространились запахи поджаренного бекона и свежеиспеченного хлеба, Тоуд, который, несмотря ни на что, переночевал все же с комфортом, заметил, что Граф, выйдя к столу, а это случилось не раньше полудня, ни словом не обмолвился о кофе и круассанах, а за милую душу уплел то, что ему предложили.
— Он такой свеженький сегодня, и аппетит отменный, — заметила фермерша. — Мы думали, вы останетесь на пару деньков, но раз уж…
Тоуд понял, что пора преподать Графу еще один урок: дареному коню в зубы не смотрят, то есть бери все, что дают, и постарайся, чтобы дали побольше.
— Именно тогда, когда он хорошо выглядит и ест с аппетитом, он вдруг внезапно и заболевает, — скорбно произнес Тоуд, подмигивая своему юному другу и тем давая понять, что представление не окончено и ему придется сыграть еще одну роль. Тяжело вздохнув, Тоуд продолжал: — О да, приступы случаются, именно когда дела обстоят как нельзя лучше и он выглядит вполне счастливым. Боюсь, что отличный аппетит — это плохой знак. Вы хорошо себя чувствуете, Граф?
— Очень хорошо, — ответил Граф, включаясь в игру. — И именно поэтому, дядя, я очень боюсь, что вот-вот заболею.
— Ах бедняжка! И порадоваться от души не может! — сокрушалась жалостливая дочка фермера.
— Вот затем я и нужен, — сказал Тоуд. — Я всегда должен быть рядом, у меня есть медицинская подготовка.
Тоуд еще раз подмигнул, потом несколько раз толкнул своего воспитанника в бок. Пора было разыграть припадок-другой. Момент самый подходящий. Женщины просто руки ломали от жалости и готовы были сделать все, что ни попросит Тоуд. Но, видно, Тоуд еще не очень преуспел в воспитании хитрости и двуличия в юном Графе, потому что до того не сразу дошло, что ему надлежит заболеть прямо сейчас, незамедлительно.
— Моn dieu! — закричал он, заметно переигрывая, но стараясь взять страстностью. — Я не чувствую хорошо… себя!
— Мадам, горячей воды! — распорядился Тоуд. — Когда он ставит слова не в том порядке, это значит, что у него помутилось сознание и зрение.
— Не чувствую хорошо себя… совсем! — кричал юноша, хватаясь то за горло, то за сердце, то за живот, потому что не знал точных значений английских слов «приступ» и «припадок».
— Скорее, мисс! — скомандовал Тоуд. — Принесите полотенца — обмотать ему голову и одеяла — накрыть его, потому что скоро он покроется испариной и будет трястись от озноба.
Потом… Но для чего честным, хорошим людям учиться двуличию у Тоуда и видеть порочную восприимчивость избалованного юнца! Прискорбно наблюдать, как Тоуд учит ребенка Мадам играть на лучших струнах человеческой натуры! Сам дьявол не в силах так растлевать юные души, как это проделывал Тоуд с душою Графа в последующие три дня. Жабы продолжали ломать комедию, а мать и дочь кидались выполнять любой их каприз.
Обман длился бы и дольше и добрых женщин попросту выжили бы из собственного дома, если бы не вернулся фермер, мгновенно не раскусил незваных гостей и не выдворил их в два счета.
— Но, отец, он настоящий французский граф! — кричала дочка.
— Настоящий французский мерзавец — вот он кто! — ревел фермер.
— Но, муженек, дорогой, не надо так грубо с пожилым джентльменом, ведь он…
— О, я знаю, что он за птица! Негодяй он, и я не даю ему пинка, которого он заслужил, только потому, что у него хватает совести не выдавать себя за того доброго и достойного джентльмена, благороднейшего джентльмена, что всем нам так угодил, надув этого негодяя, Председателя суда…
Это был длинный монолог, очень быстро произнесенный и такой страстный, что Тоуд не совсем понял суть, но уловил, что каким-то образом все вышесказанное касается его…
— Вы хотите сказать… — начал Тоуд, которому показалось, что не все потеряно.
— Он хочет сказать, сэр, и вы уж простите его великодушно за его грубые латберийские манеры, что вам не поздоровилось бы, надумай вы выдавать себя за мистера Тоуда из Тоуд-Холла, которого здесь хорошо знают с тех пор, как он оставил в дураках нашего землевладельца, Председателя суда, и…
— Но я действительно Тоуд из Тоуд-Холла, и сейчас я опять спасаюсь бегством от Председателя суда и потому нуждаюсь в вашей помощи, — выпалил Тоуд, слишком поздно сообразив, что, скажи он им сразу, кто он такой, они бы все для него сделали без всякого обмана и притворства, к которым они с Графом вынуждены были прибегать эти несколько дней.
— Вот видишь, жена, что я говорил! — разъярился фермер. — Этот бродяга еще имеет наглость заявлять, что он сам мистер Тоуд!
Жена фермера взвизгнула и схватила швабру, а дочка, рыдая от обиды за такой чудовищный обман, вооружилась медной сковородкой. В общем, трое хозяев проводили двоих гостей до реки и там столкнули в воду.
— Больше сюда не возвращайтесь! — крикнул фермер.
— Обманщики! — кричала его жена.