Мы прослушали всего Энгельберта, какой у меня сохранился. Стали сгущаться февральские сумерки, еще не такие светлые, как в марте. Из облачных прорывов перестало светить солнце. Туман смешивался с табачным дымом, день с сумерками.
— Вот я тоже кепку себе купил, со скидкой, Германия. На ярлыке внутри номер 666. Не веришь? На, читай.
Мы распрощались. После ухода Филипоньо, я подошел к окну, туман и сумерки действительно поглотили его фигуру с портфелем раньше, чем я ожидал. Оставалось полбутылки перцовой, и сторона Хампердинка. Вдруг снова показалось, что на улице страшно накурено, а в комнате воздух чист и приятен.
В том месте, где был сфотографирован Энгельберт, царили другие сумерки. За левым плечом певца темнели густые заросли, отражаясь в неподвижной воде залива. Еще дальше был виден другой берег с едва различимой пристанью, и фрагменты уместившегося в фотопроем неба. В самой природе и настроении не было ничего нездешнего. Похожие места сохранились в избытке на днепровских берегах. Иные там цветы, иные листья там…
Соединив пальцы рук, в жакете из легкой замши, Энгельберт повернул голову, он словно ждет, что скажет ему подошедшая красавица. Или скорее нет, он просто видит перед собою что-то, что ему совершенно безразлично. В шестьдесят восьмом году все это могло присутствовать и здесь. Такой же вечер, такая же музыка, прическа. В той же позе мог стоять двойник Энгельберта, положив локти на ограду и смотреть сквозь сумерки. Скорее всего, у него под ногами «поплавок», близнец причала, того, что виднеется вдалеке, плоский, как надгробие.
В фойе кинотеатра имени Ленина висели фото актрис и актеров. Кто-то из них, возможно Бруно Оя, был сфотографирован в точности на таком же фоне, полубаки, поворот головы — все было одинаково. Только сумерки выглядели светлее, потому что снимок был черно-белый. Все это было настолько фантастично, что я, как бывает во сне, не мог разобрать фамилию актера, тогда бы развеялось драгоценное наваждение: в фойе кинотеатра висит Хампердинк, и никто этого не замечает, кроме меня.
Сумеем ли мы? Сможем ли мы остаться в тех же местах, где нас пока еще не видят, после того, как исчезнем?
— Знаешь, куда смотрит Хамп с обложки «Last Waltz»? Он смотрит туда, где ты исчезнешь, Филипоньо. На твою могилу. Из будущего отступает исчезновение.
— Ты хочешь сказать, шо это я его сфотогляфилёвал? Через отвельствие в памятнике. А англицяне не обидяться?
Филипоньо здесь! Ты не ушел, ты просто исчез. Как пропали с прилавков каракулевые кепки. Одну из них надеваешь и ты, семнадцатого февраля, в годовщину смерти моей бабушки.
Филипоньо нравится моя мысль. Чтобы доказать, что он фотал Хампа из могилы (полный Кафка!), он пускается на поиск доказательств. Но ему удается найти (точнее, он лишь убеждает себя, будто нашел) лишь половинчатые вещи. Старый фотоаппарат. Места схожие с теми, где было сделано фото (или наоборот). Но и после всех этих открытий его настигает тревога, он обнаруживает последнюю деталь на снимке — это рябь на воде, в которой дробится отражение кустарников за спиною Энгельберта. В зарослях кто-то есть…
Теперь он подолгу и сумрачно размышляет, силится представить четкий образ, а кому делает жест рукой и улыбается со ступенек Клифф Ричард? Со ступенек. Клифф. Молодой. А с кем и куца уходит по осенней аллее Челик, не к нему ли, Филипоньо, в гости?
Пожалуй, рано брать себя в руки, тем более, для одного здесь более чем достаточно. Но завтра придется отмучиться, чтобы послезавтра похоронить этот минибанкет-минизапой. Лучше не скажешь. Красиво такие вещи не называют. Ну а пока: Хампэ-динк! И выпьем за туман, за наш запорожский туман. Туман всегда благоприятствовал нам, не так ли, джентльмены?
Февраль. 2003.
«Приходя к мысли о самоубийстве, ставят крест на себе, отворачиваются от прошлого, объявляют себя банкротами, а свои воспоминания не действительными. Эти воспоминания уже не могут дотянуться до человека, спасти и поддержать его. Непрерывность внутреннего существования нарушена, личность кончилась. Может быть, в заключение убивают себя не из верности принятому решению, а из нестерпимости этой тоски, неведому кому принадлежащей, этого страдания в отсутствие страдающего, этого пустого, незаполненного продолжающейся жизнью ожидания».
(Борис Пастернак. «Люди и положения»)
Солнцем опьяненный
В феврале вдруг потеплело, стало солнечно и пыльно, как бывает в первых числах апреля. Лишь деревья торчали по-зимнему безжизненно на фоне весеннего неба. Одно из двух — либо мерещится эта невозможная безупречная синева, либо грязные сугробы на газонах.