— Если хочешь, возьми.
— Спасибо. Ух ты, фантастика? Гадство, нет времени читать. Еще минуть десять, видишь автобус, грузимся и едем. Молодец, что пришел, не пожалеешь.
В солидный «Икарус» садились отчасти знакомые мне музыканты, люди моих лет, и еще кто-то не аристократического вида. Видимо, с работы прямо туда, догадался я, правильно. Ехать было покойно, машин невообразимо мало, хозяева берегут бензин. Я тихо спросил у Зуева:
— А где «Магомаев», покажи?!
— Звезда уже там, — успокоил меня он — Сам узнаешь.
Сидя вблизи сорокапятилетнего ударника, я поражался его прическе — светло-коричневые волосы лежат строго по пробору, прикрывают уши где-то всего на один дюйм. Лицо усталое, лосиное, выпирает из-под волос. Только глаза с огоньком (хотя лет десять как ни рюмки, ни капли) и укладочка как у Лещенко или МакКартни. По-моему надежный, вполне хороший человек.
Не доезжая до большого моста через реку, автобус плавно свернул на асфальтовую дорогу, ведущую вниз, через сосновый бор, к профилакторию. Со стороны здание мало изменилось, все так же мерцали елочки у крыльца, нездешним голубоватым светом. Для отвода глаз я подхватил у музыкантов усилитель и отнес его за кулисы, куца идти, я помнил. Но описать не смогу. Честному человеку с помощью слова ничего не добиться. По-моему, со слов началось загрязнение окружающей среды. Римляне и греки пустили в Европу экзотических рабов, по сути «привезли сюда джаз». Очень наивный человек будет верить, что «В начале было слово». По-моему, это формула-хохма, придуманная тоже для отвода глаз больными людьми из Иерусалима (уверен, что там были и нормальные). Вот я сейчас говорю вслух: «Азизян, появись! Азизян, пиздани шо-нибудь!» А в ответ тишина. Ничего не происходит. Может быть, я произношу не те слова? Лучше собрать за круглым столом культурных, похожих на Аллу Демидову, гадалок, у которых на лобке растет мох, и пусть они вызовут дух философа Мамедашвили, а он с того света ответит, что было в начале. Где есть мох, там и дух.
Ленина не убрали, бюст по-прежнему стоял на сцене, только сбоку. Одно время силачи, чтобы отличиться, двигали эти бюсты на глазах у публики во время бурных собраний. Зато в конце актового зала появился просторный, хоть спать ложись, бильярдный стол.
— А почему не играют, спросил я Зуева.
— Шары с киями у Тимофеича, — пояснил он, привинчивая тарелку.
Я удивился:
— Надо же, Тимофеич еще работает?
— Тю, конечно. Бухает, но держится. Это кадры старой закалки.
Тимофеич был действительно заводской денди, трудящийся джентльмен, он одевался с привычной аккуратностью отставника, все в нем было основательно, чисто и крепко, от башмаков до мундштука. Он был совершенно лыс, ходил в костюме, под пиджаком носил свитер, взгляд веселых глаз на лице, отделанном ветром, алкоголем и солнцем, поражал опять же не здешней живостью.
— У него в каптерке теперь же жь видео, — сообщил, понизив голос, Зуев — Ставит бабам, те пугаются, но смотрят, заразы, — он подмигнул и принялся прилаживать педаль к большому барабану.
Чтобы не мешать, я слез со сцены, пошел в конец зала и уселся на стул, с откидным, как в кинотеатре, сиденьем. Вскоре из белой двери за спиной появился, в точности такой, каким я его описал, Тимофеич, в сопровождении высокой дамы в короткой нараспашку дубленочке и на каблуках.
— Вова, с приездом, — коротко бросил он ударнику, пока он пробовал уже собранную установку.
В даме я признал певицу, видел ее где-то еще, может быть в одном из обычных ресторанов. Знакомое, но уже усталое лицо, правда, все еще озорная прическа. Подзавитые волосы напоминают парик, шея длинная, приятный загривок, увядший подбородок, кружевной ворот. В любой одежде кажется раздетой — исчезающий вид. Открытые части тела нового поколения волнуют, манят, как палец из дырявой варежки: «Иди суда». Неужели она тоже до сих пор поет? Но где же «Магомаев»? Звезда не должна торопиться, правильно делает, что не покидает номер раньше времени. И выпить, наверное, есть.
«Моя ты рыбонька», — миниатюрный мужчина в легком костюме целовал, тыкался носом в шею и щеки дамы в короткой дубленке. Дьявол, и он здесь, мой любимый конферансье! Ради него стоило сюда прийти, даже без магомаевских песен. В отличие от Тимофеича, с его голым черепом Юла Бриннера, этот выходец из прошлых десятилетий, свободно потряхивал зачесанными назад прядями пегих волос. В самодеятельности он с конца пятидесятых, и продолжает читать со сцены старые фельетоны в стихах, которые для молодежи, как заклинания непонятных демонов, правда, иногда конферансье меняет фамилии политиков. Вместо Джонсона, допустим, Рейган, потом Буш, а дальше видно будет.