Посмотри на современных исполнителей уличной песни, на каждом из них золота больше, чем на тётке-завмаге с шиньоном на голове. Расстояние между ними и Северным — как между неграми, которые исполняют «гангстерский рэп» и нормальным советским слушателем радиохулиганского эфира году, скажем, в семьдесят втором.
Видишь, морские епископы появились здесь вовремя, потому что услышали зов. Но главное, что они смогли удалиться тем же путём, каким пришли к родным берегам. Пройдёт три–четыре года и они уже не смогут к ним приблизиться, а значит и уйти знакомым путём.
Притязания «Малого Шайтана» смехотворны. Кто станет считаться со стадом овец, предавших невозвратное, неповторимое — Советскую Империю Зла, всего два процента её жителей поклонялись ближневосточной образине, а привычным состоянием свободного от процентной паутины римлянина была эйфория между второй и третьей рюмкой! «Малый Шайтан» должен разделить участь «Большого Шайтана», тем более оба никакие не шайтаны, а так… Разница между ужимками и прыжками «Малого Шайтана» и его заокеанского друга примерно такая же, что между «Калиной красной» и «Мальтийским соколом». Или «Портретом Дориана Грея» и «Андреем Рублёвым». «Мальтийский сокол», правда, в некотором роде путёвка в жизнь. Но кто хочет жить, Фогель? Кто хочет услышать и проснуться? В основном хотят послушать и заснуть. Не одолеет «Малый Шайтан» джигитов. А джигиты не одолеют овечьих глистов. Малый Шайтан — ничто, остальное — тем более. Нужна не революция. Эпидемия. Берега взывают к мести.
— Я думал, ты мне про Сруля расскажешь!
Сруль всем нравится. Это роднит Сруля с Сермягой. Человек, отказывающий Срулю в признании, будет грызть от одиночества ногти на необитаемом острове. Знаешь, как победил Аркадий Северный? Он сумел сделать так, чтобы его не прервали на первом куплете, потребовав перепеть в другой манере, желательно трезвому и т. д., либо не петь вообще. Он погрузил критиков своим блеяньем в гипноз неопределённости, и нужный момент был ими упущен, язык не повернулся, Аркадий пропел, как хотел, и не смолкал уже до самой смерти. Потому что на миг стало непонятно, хорошо он поёт или плохо, и свой магический переворот Северный осуществил под видом еврейского акцента.
— Селедка так не напишет. А ты публикуешься под своей фамилией прямо Парасюк?
— Прямо Парасюк и пизда-нога. Терять мне нечего. Смотреть прямо, слушать громко. LET IT BLEED нужно слушать громко. Сильный диско. Я хотел… диск. Я даже дал эпиграфом к «Кокосовому телефону» строчку… оттуда. Пусть льёт кровь. Реклама затычек. Помнишь, как ходили всем двором за сарай смотреть на клок ваты. Рок эраунд клок. Русский клок выжил. Нас сбривали, но мы отросли. Мы русские — с нами клок. Бесплатная Аптека слушает.
Селедку перестали печатать. Когда он упиздил в Израиль, дома его репортажи шлёпали по старинке, ожидая, что он будет присылать «жвачку» и «джины». Какие, блядь, там «джины». Он до сих пор ходит там в чём уехал. Знаешь, как эти пидорасы там живут — их там два вида. Одни моют полы у более блатных, другие вообще полы не моют. Классовое общество. Филофонистов. Рыжая Скотина (самый нелепый критик всего, что я делаю, я — самый нелепый поклонник его таланта) говорит, что в молодости Селедка был членом ВИА «Гитары», он у него в доме афишу видел. Ящерица привёл Скотину покупать у Селедки штекера. Джеки, как выражаются современные «гитары». Совсем не нужный инструмент. Придумал хохму — скажи так. На хуя петь — тем более под музыку.
Возвращаюсь к Срулю. Из подробностей пикантных. Срулик хочет элегантный. Битте зер — Данке шён. Важен конус обнажён, по-немецки будет бонус. Туфли трусики. У Сруля есть баба-лесбо, свой такой же «Элтон джон». Тёркин на том свете. А прежде чем лечь в могилу, человек портится и воняет. У Сруля есть хмели-сунэля, которая деловито с потным от восторга носиком склоняется над срулиным мясом, чтобы потом платить в обувном. То есть, когда дяденька выступил и не уходит — тяжело. Когда юноша объясняется в любви (кроме личных вещей багажа нет) есть прямой смысл перевести взгляд — скользнуть, блядь, с его телячьх губ на оттянутые коленки треников.
Немец Нэля видит в Сруле свою маруську. «Я лючче этих крис» — трип знакомый. Сруль остаётся в оболочке, а Нэля поёт (она славистка): «Я люблю тебя грызть, и надеюсь, что это взаимно». Цветаевские дела: «Мне и поныне хочется грызть». Хочется грызть. ГРЫЗТЬ! Ногти на необитаемом острове. Коротко говоря, Сруль у Нэли на балконе, балкон в Берлине, и Нэля суёт Срулю палец не куды-нибудь, а в местком! За характер… За говнистый характер их отношений. Жаль, не слышат меня морские епископы.