Чулков оглянулся на бур, досадливо крякнул.
— Что там? — спросил Андрей.
— Труба сорвалась, — сказал Чулков, разом омрачённый.
— Часто это бывает у вас? — спросил Ветлугин, пробуя пошатнуть слегка накренившуюся площадку.
— Почти на каждой линии. Резьба тонкая, слабая, как наскочит на боковой валун, так и готово.
— Разбуривать надо, — сказал Андрей.
— Мы и то разбуриваем, да разве уследишь?
— Всё-таки я не очень доверяю ручным бурам, — с неприятной теперь Андрею, откровенной самоуверенностью говорил Ветлугин, шагая по тропинке к жилью разведчиков. — Прямо что-то варварское есть в этой долбёжке чурбаном. Хотя и во всей вашей работе много примитивного... И эта жизнь в лесу: четыре дня прожить и то тоскливо, а если на месяцы... на годы — рехнуться можно. Нет, я бы так не смог!
— Охота пуще неволи, — ответил Андрей с жёсткой усмешкой. — Мне так вот нигде не скучно. Разве только в колхозе... где-нибудь в чернозёмной полосе, где камня даже, чтобы капусту придавить, не найдёшь — там, пожалуй, соскучился бы. А здесь? Страшно трудно, но интересно, захватывающе. И вы меня не дразните зря, а то опять поцапаемся.
— Я не зря. Я же вижу, как вы домой тянетесь. Значит, стосковались! Цветы зачем?
Андрей неожиданно засмеялся, приложил руку к сердцу:
— Тут тёплый уголок! Дочка, Маринка моя.
13
Злые серые оводы толклись и жужжали вокруг старухи-водовозки. Если такому злющему воткнуть хвост-соломинку, то он всё равно полетит, будет жужжать, но кусаться, наверно, не станет.
— Нельзя мучить животных, — сказал как-то папа.
— Мучить нельзя, а соломинку можно, — сказала сейчас Маринка самой себе. — Раз они кусаются. Раз они не полезные. Вот лошадь совсем замучили, — и она посмотрела на водовозку, которая, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, сердито лягала себя под живот.
Маринка сидела на ступеньке крыльца, щурилась от солнца, смотрела, как дедушка Ковба переливал воду из бочки в жолоб, проведённый к стене кухни. За сеткой, вставленной в открытое кухонное окно, как рыба в банке, металась Клавдия.
— Сплетница-газетница! — тихонько запела Маринка, поглядывая то на это окно, то на угол кладовой, из-за которого таинственно манил её приятель Юрка. — Ябеда-беда-беда!
Маринка сияла панаму, сняла туфли, белые с синей полосочкой носки, положила всё это кучкой в углу ступеньки и снова взглянула на кухонное окно.
Там было пусто. Тогда она осторожно стала съезжать с крыльца. Земля под босыми ногами оказалась тёплой, смешно шершавой. Маринка привстала и вдруг, вся замирая от радостного страха, побежала мимо водовозки, мимо молчаливого деда Ковбы.
Юрка и белокурый Ваня сидели на камне за углом кладовки. У Вани была коробка, большая и плоская. В коробке что-то шуршало.
— Покажи, — сразу приступила к делу Маринка, ещё задыхаясь от пережитого волнения, — кто это там ворочается?
— Ишь, какая, — нерешительно возразил Ваня. — Угадай сперва.
— Я в другой раз угадаю.
— Вот ты всегда такая, — укорил Ваня.
Ване самому не терпелось поскорее открыть коробку, и его добрые круглые светлые глаза ясно блестели от предвкушаемого удовольствия.
— Страшные они, — предупредил он шопотом и тихонько приоткрыл крышку.
В щель просунулась чёрная живая нитка, пошевелилась.
— Мы их прямо руками, — похвастался Юрка. — А зубы-то у них какие! Прямо раз, — и пополам. Хоть чего хочешь дай: хоть волос, хоть травину — всё напополам.
— А проволоку?
— Ну, уж ты придумаешь! Ещё скажешь железину!
Юрка взялся за торчащий из коробки ус и вытащил чёрного жука, отчаянно сучившего лапками.
Маринка громко завизжала, сразу забыв о Клавдии. Белое её, с крупным синим горошком платье, короткое и широкое, колоколом опустилось к земле.
— Это волосогрызки. Они кому хочешь плешину сделают, — сообщил Юрка, смуглый и чернобровый, сам похожий на жука; он был старший в компании и всё знал. — Сейчас мы сделаем им клетку с крышей. Вы подождите, а я схожу за ножиком.
Маринка взглянула на него виновато-просительно.
— Мама велела ножик отдать, раз он ворованный...
— Опять насплетничала? Э-эх, ты! Вовсе и не ворованное и не отдам... — Юрка пошёл было за ножом, но тут же метнулся обратно. — Побежали! Крыса идёт!
Мальчишки пустились наутёк, а Маринка села у стены на реденькую травку и краем платья закрыла босые ноги.