— Может быть, просто зажирел, — пошутил он. — Вчера утром встал в пять часов и, пока ещё темно было, припомнил старину — дал по шоссе километров двадцать туда и обратно. Только снег пылью летит. Какое уж тут сердце! Мне бы при моей комплекции не в парткоме сидеть, а в забое работать!
— Да, сибиряки — они народ сильный! — повторила его слова Анна, и оба рассмеялись.
— Андрей в Заболотье уехал? — спросил Уваров чуть погодя.
— Уехал, — с неохотой ответила Анна, — они с Чулковым хотели после установки новых разведочных работ, подняться на гольцы, где ещё в старое время проходила американская экспедиция.
— Не терпится ему до весны... — сказал Уваров.
* * *Проходя мимо поселкового совета, Анна взглянула на единственное окно крошечной пристройки. За светлым на солнце стеклом двигались со спицами и носком на них немолодые, с жилочками и морщинками, женские руки. Вся остальная фигура вязальщицы была не видна. Носок красный, с синими полосками. Должно быть, пожилая сторожиха-уборщица довязывала между делом обнову внучку. Как он будет весной мелькать по этой улице красными, как гусиные лапки, ногами!
А вот из этой двери вышла недавно Валентина Ветлугина...
«Даже фамилию сменила!» — подумала Анна о ней, как об умершей. Будет она ещё долго жить на свете, может быть, и в её руках зашевелятся когда-нибудь спицы с обновкой для внука, но для Анны она, прежняя, уже умерла.
«Всё как будто перегорело!» — подумала Анна, осторожно спускаясь с пригорка.
Только спицы в женских руках ещё занимали её воображение. Тёплые носки с нарядными полосочками на детские ножки. Сколько любви в этом! И всё в мире Анны движется трудом и любовью.
Она идёт и не насмотрится на людей, живущих вместе с нею в этом мире. Она думает о своем будущем ребёнке. Узнает ли он ласку отцовских рук? Брови Анны сдвигаются опять. Морщинки уже отметили привычность, этого движения.
«Что за лихорадка такая?» — изумляется она, предчувствуя очередной приступ душевной боли.
Ей представляется угол тайги. Над гущей заснеженных лесов прорываются серые на белесом небе голые горы. И Андрей. Жмурясь от ветра, он карабкается по холодным скалам, чтобы взглянуть на следы и знаки старой поисковой партии. Да, ему не терпится до весны! Беспокойство разведчика толкает его вперёд. Ему всюду надо влезть со своим любопытным носом. Анна вспоминает его дерзкий профиль, всю его прекрасную голову и улыбается печальной улыбкой матери. Она снова видит его с Валентиной. Она вдруг понимает его одиночество в работе в то время, когда на пути его встала Валентина. Наверное, она сумела пригреть его сочувствием постороннего делу человека. Ей это было нетрудно.
Приступ проходит, потрясая душу Анны, но рождается не ненависть, а огромная грусть и сожаление о прошлом. Во всём вспоминается ей чистота, честность и страстность Андрея. И снова ей думается, что, со всеми её страданиями, она счастливейшая женщина на земле.
54
На взгорье, возле своего дома, Анна остановилась к посмотрела на игравших внизу детей.
Маринка в белом башлыке поверх капора, толстая в плюшевой шубке, катала на салазках карапуза лет трёх. Она бежала по дорожке рысью, притопывая, как заправская лошадь, пока её седок не свалился в снег. Почувствовав лёгкость, Маринка обернулась. Тепло укутанный мальчик лежал молча, широко растопырив руки, подтянутые большим платком. Маринка посмотрела на него, подняла санки и, так неся их обеими руками, вернулась обратно.
— Ну, ты, жирный-пассажирный, — сказала она и заботливо подставила к нему санки.
Она помогла ему подняться, заботливо обмела его рукавичкой, заботливо усадила на санки, взялась было за веревочку, но тут же передумала и положила своего «жирного-пассажирного» вниз животом. Теперь она могла везти его быстро. Теперь-то он уже не мог упасть.
Анна вошла в дом. Ей хотелось поскорее сесть за письменный стол, раскрыть свои тетради, смахнуть пыль с книг, пересмотреть Маринкино бельё, маленькие её платья... В душе её робко шевельнулась прежняя радость жизни, бледная ещё, как росток в наклюнувшемся зерне. Ей казалось, что она вернулась после долгого, тяжёлого путешествия.
— Да, я счастлива, — сказала она вслух, и тонкие морщинки, навсегда положенные скорбью в уголках её рта и между бровями, отметились ещё резче, придав её лицу выражение важного раздумья. — Я счастлива, что сумела выстоять в беде, так неожиданно обрушившейся, на меня. Я живу и чувствую, что не опустилась, не обеднела душой, а стала ещё богаче.
В этом приподнятом настроении Анна оставалась весь вечер, играла с Маринкой, укладывала её спать. Ей было так хорошо и покойно, что она задумалась. Она подумала об Андрее. Как он там, в тайге? Ей, Анне, тяжело, но ей, по крайней мере, не в чем раскаиваться. Она опустила книгу, откинулась от стола: