Он затосковал о семье, но семья была немыслима без Валентины, а она или тихо посмеивалась над ним или смело, почти дерзко давала отпор всем его попыткам опекать её.
21
— Я выбрал для вас несколько хороших вещей, — проговорил он, запинаясь, мрачнея от сознания того, что не смеет, не может высказать ей то, чем он жил в последнее время. — Это вот «Элегия» Масснэ, «Лесной царь» Шуберта, а это «Вальс цветов» Чайковского...
— Спасибо, — ласково сказала Валентина. — Вы любите классическую музыку?
— Да. Конечно, — ответил Ветлугин, продолжая машинально перекладывать пластинки. — Очень люблю. Музыка облагораживает душу человека. Люблю, — повторил он и, отложив пластинки, посмотрел на Валентину.
Она погладила кошку, уже перебравшуюся с окна на диван, и снова спросила:
— А гармошку вы любите?
— И гармошку люблю, — Ветлугин вспомнил разговор в магазине, улыбнулся
— Она вас тоже облагораживает? — придирчиво допрашивала Валентина.
И он, чувствуя это непонятное ему раздражение и больно переживая его, ответил тихо:
— Да. Облагораживает. — Ветлугин помолчал, потом заговорил с выражением грустной задумчивости: — Я однажды слышал игру лоцмана на Лене. Играл он мастерски... Да ещё обстановка такая... Незнакомые, унылые берега. Белая ночь. Простор. Страшный водный простор, на котором чувствуешь себя затерянным и маленьким...
— Странно, — сказала Валентина и постучала о пол высоким каблуком туфельки.. — Странно! Такой вы большой и сильный, а говорите о грусти, о затерянности. И это не случайно. Я уже в который раз это слышу, она неожиданно рассмеялась, блестя зубами и глазами.
— Над чем вы смеётесь? — прошептал Ветлугин.
— Я вспомнила, что о вас говорила Клавдия.
— Да? — он наклонил голову, сгорая от стыда и досады. — Что могла сказать эта маленькая старая колдунья?
— Она говорит... Она говорит, что если бы она была помоложе, конечно, если бы понравилась вам...
— Перестаньте, — попросил Ветлугин, страдальчески жмурясь. Его цветущее, здоровое лицо стало таким жалким, что Валентина сразу перестала смеяться.
— Если бы вы знали... Я так одинок, — пробормотал он почти невнятно.
Валентине снова представилась Клавдия, но она подавила смех, вытерла глаза и сказала:
— Это вам только кажется, что вы одиноки! У вас есть любящие родители, а я совсем одинока... И мне никого, никого не надо!
— У вас, наверно, были тяжёлые переживания, — сказал Ветлугин, подавленный внезапной вспышкой её явного ожесточения против самой себя. — Кто-нибудь оскорбил вас?
Валентина медленно выпустила кошку из рук, пригладила её взъерошенную шёрстку.
— Я никому не позволяла смеяться над собой, — сказала она и побледнела.
— Тогда почему же вы сами смеётесь над чужим чувством?..
— Я? — она взглянула на него искренно изумлённая. — Ах, это опять о грусти. Виктор Павлович, милый... Ну, вообразите... сидела бы на моём месте такая здоровая, краснощёкая и вздыхала бы о своей несчастной женской доле. Ну, кто бы ей поверил?
— Вы издеваетесь надо мной, — сказал Ветлугин и, неловко повернувшись, раздавил одну пластинку.
— А вы уже начинаете буянить?! — воскликнула Валентина и снова залилась смехом.
— Да, я скоро начну буянить, — пообещал он угрюмо и поднялся, кусая губы.
Валентина тоже поднялась.
— Пойдёмте со мной к Подосёновым. У них сегодня какой-то особенный пирог и мороженое. Это мне по секрету сказала Маринка, а я по-товарищески сообщаю вам.
— Нет, с меня на сегодня довольно!
— Как хотите. А то я могла бы воспользоваться вашей порцией, мороженого. Куда же вы? — Валентина посмотрела вслед Ветлугину и сказала с недоверием, тихо, задумчиво улыбаясь: — Обиделся...
22
Она шла по улице, счастливая каждым своим движением. Беспричинная радостная возбуждённость захлёстывала её томительным предчувствием чего-то необыкновенного и всё нарастала от ощущения солнечного тепла, от прикосновения ветра, поднимавшего, как крыло бабочки, край её пёстрого платья.
Вдоль маринкиной террасы вилась по верёвочкам фасоль, уже покрытая снизу мелкими красными цветочками. Цепкий, шершаво-шелушистый виток уса, как живой, прильнул к протянутой руке Валентины, потрогавшей на ходу зелёные листья. Она резко отбросила его, и стебелёк сломался легко, неожиданно хрупкий. Она поглядела на него с жалостью, вспомнила почему-то о сломанной пластинке, о Викторе Ветлугине и тихо поднялась по ступенькам.