Вбежать бы в светлую воду, вдохнуть запахи озёрной свежести рыбы, водорослей, текущего в мареве ветра, еле качающего в тусклой оправе далёких берегов солнечный блеск.
Но сосны не расступались, а всё новые и новые поднимали над дорожкой высокую крышу бора.
— А где же ваше ружьё? — неожиданно напомнила Валентина, взглянув на Андрея.
— Я не взял его с собою, — сказал он, спокойно посматривая по сторонам. — Зачем вам понадобилось ружьё?
— А если медведь?
— Здешние медведи редко нападают.
— Редко нападают, — повторила Валентина. — Но всё-таки нападают...
«Хорош, нечего сказать, — подумала она. — Он совсем не чуткий, в нём нет даже простого человеческого отношения к окружающим. И что, собственно, хорошего может находить Анна в своей жизни с таким сухим человеком!»
29
У русла ключа, под редкими соснами, громоздились развалы рыжеватых скал, в замшелых расселинах их белели пушистые, на тонких стебельках звёзды эдельвейсов, внизу, в камнях, чернела вода.
— Здесь, — сказал Андрей; он привязал свою лошадь за ольховый куст и хотел спуститься к воде.
— А я? — спросила Валентина; она всё ещё сидела в седле.
— Что вы?
— Помогите мне слезть отсюда.
Андрей неловко усмехнулся:
— Простите, я совсем не привык ухаживать. Наши женщины-геологи проявляют в таких случаях полную самостоятельность, — с этими словами он протянул к ней руки и принял её с седла, как ребёнка.
На одно мгновение она прижалась к его груди и уже стояла перед ним, глядя на него блестящими, смелыми глазами.
— Вы... лёгкая, — сказал он.
Её детские капризы и вызывающе милое кокетство смущали и настороживали его.
Под нависшей скалой было глухо. Вода в омуте, чёрно-зелёная, плотная, лежала неподвижно, только где-то выше по руслу звенела так, словно лилась на камни из узкого горла кувшина.
Валентина спустилась по крутому обрыву, бросила шляпу на береговой камень, зачерпнула пригоршнями ледяную воду. У неё сразу заныли зубы. Она провела захолодевшими ладонями по горячему, потному лицу и снова начала пить.
— Вы заболеете, — предупредил Андрей, вытираясь носовым платком; намокшие волосы его смешно топорщились.
Валентина посмотрела на него счастливым взглядом:
— Неужели? Я же сама врач.
— Верно, я совсем забыл.
— То-то! — Ей захотелось обрызгать его, но в это время узкая тень прошла в глубине.
Валентина даже вздрогнула и, опираясь ладонями в край камня, заглянула в воду.
— Вы обрушитесь туда, — снова предостерёг Андрей.
— Ничего, вы меня вытащите...
Андрей подошёл ближе, тоже всмотрелся.
Треугольная вытянутая голова выдвинулась из темноты, где едва виднелись затонувшие коряги. Мелькнуло, приближаясь, длинное тело; спина, усаженная грязно-белыми щитками-ракушками, взбороздила поверхность воды, взметнулась изогнутая лопасть хвоста, и всё стремительно пошло опять вниз. Всколыхнувшаяся вода сразу стала прозрачной и лёгкой, пока угловатое в светлых полосах тело рыбы не затонуло в глубине.
— Осётр! — сказал Андрей с улыбкой. — Забрался сюда с Алдана и живёт себе отшельником.
— Удалился от мира! — тоже чему-то радуясь, сказала Валентина. — Что-то мне показалось, что у него рта нет, — добавила она нерешительно.
— Рот у него тут (Андрей тронул себя под подбородком), маленький такой, круглый...
— Противный, — докончила Валентина.
— Нет, ничего. А что это вам сегодня разные недостатки мерещатся?
— Он совсем не боится нас, — сказала Валентина, как будто не расслышав. — Почему он не боится?
— Играет, — ответил Андрей весело. — Ах, мерзавец, что он проделывает! Обычно они ходят стаями по самому дну, взрывая ил, как свиньи. Ему хорошо в этой яме. Ниже речка обмелела: в прошлом году образовались по руслу карстовые воронки... такие полости в известняке, и почти вся вода провалилась под землю. Вот он и играет здесь.
— Хороша игра! — промолвила со вздохом Валентина, почему-то вспомнив сразу о своём собственном одиночестве. — Он уж, наверно, взбесился от скуки.
Андрей рассмеялся:
— Интересно, как мы его подкараулили. Вот я расскажу своим девушкам...
— Маринке?
— Ну да, ей и Анне.
— Вы им... ей... всё рассказываете?
— Всё.
— Решительно всё?
— Решительно, — подтвердил Андрей с лёгкой твёрдой улыбкой.
— Неправда, — сказала Валентина и нервно поиграла сломанной ольховой веткой. — Всего вы никогда не расскажете. И я не расскажу, и никто не расскажет.