— Да, лето проходит. Взгляд Анны снова стал отчуждённым и она отвела его в сторону. Я не могу выделить «каких-нибудь» восемьдесят тысяч. Мне нужно оторвать их от нужд первой необходимости. Я не могу сейчас это сделать. — Анна умолкла. Ей трудно было так жестоко говорить с человеком, самым дорогим, самым близким. — Знаешь, что, — заговорила она оживлённо, — у нас с тобой на сберкнижке отложено тридцать пять тысяч... И даже больше: ведь мы должны ещё получить компенсацию за отпуска, неиспользованные в течение этих двух лет. В общем наберётся около сорока пяти... восьми тысяч, почти около пятидесяти. Ты можешь затратить их на доразведку своей Долгой горы.
— Значит, ты тоже не веришь мне?! — скорбно сказал Андрей. Первым его побуждением было отказаться, но то же чувство, которое владело им в споре с Уваровым, которое привело его сюда и заставило возобновить безнадёжный, унижающий его разговор, чувство матери, готовой любой ценой спасти своё детище, остановило его. — Хорошо, — сказал он с нервной дрожью в голосе, напряжённом и высоком, — я возьму эти деньги... Но... если бы вы знали, что вы делаете со мной!!
9
— Шалит с нами Долгая. Уж как я рассчитывал напасть сегодня на след, ан опять пусто, да пусто, да нет ничего, — сказал Чулков и, вздохнув, полез в карман за кисетом...
— Без хлеба ещё можно жить, а вот уж без махорочки тяжко. Одно удовольствие в тайге, — говорил он, свёртывая цыгарку, приминая её грубыми пальцами. — Люди в жилых местах музыку слушают, в театры ходят для просвещения души, а мы всё в копоти да в неустройстве. И удивительное дело: никуда ведь не тянет! Вот только бы золото нам найти. Оправдать себя перед добрыми людьми. Но я так думаю, Андрей Никитич, оправдаемся! Беспременно оправдаемся!
— Ещё бы! — сказал Андрей с горькой усмешкой. — Пятьдесят тысяч получили.
— А что ж? И то хлеб, — спокойно возразил Чулков. — Завтра же командируем одного паренька. Скажем ему то, о чём мы с вами решили, и соберёт он нам ещё одну бригаду старателей. До морозов раздуем кадило — только держись.
Оба сидели на каменистом отвале между канавами. Солнце уже скрылось, потухли краски заката и, казалось, будто из этих длинных канав, зиявших чёрными могилами на голом крутосклоне, поднимались серые пары сумерек. Небо с грязными мазками облаков тоже казалось серым. Назойливо ныли комары. Изредка снизу, из провала долины, доносился стук топора: рабочие разведки уже спустились к баракам.
Странным и чужим показалось вдруг Андрею всё, что окружало его. Зачем он здесь? Что привязывало его к этой лысой горе? Глушь, неустроенное жильё, и эти пустые канавы, и скалы развороченные, и надо всем давяще нависло неприветное, грязное небо. Щемящее чувство тоски поднялось в душе Андрея.
— А и скучно же тут! — сказал он, озираясь по сторонам. — Как скучно! Застрелиться впору на таком месте... под таким небом.
— Вот тебе на! — промолвил Чулков укоризненно. — Небо, как полагается, — дело к ночи. А поддаваться унынию нет никакого резона. Работа у нас завлекательная, люди найдутся, а главное — денег дали. Спасибо Анне Сергеевне — ещё раз поверила. Вот если мы их, денежки-то, зря всадим, тогда конфузно будет. Но быть того не должно. Жила хитрая, из-под самого носа ускользает, а всё ж мы её приберём к рукам. Однако хватит... — добавил Чулков, вставая с камня. — Айда-те до дому. Ужинать пора.
— Идите, а я приду следом, — сказал Андрей и долго смотрел, не двигаясь с места, как укорачивалась, исчезая за склоном горы, крупная фигура разведчика.
Чулков направился вниз, к долине.
Слышно было, как под его ногой сорвался камень и, погромыхивая, постукивая, поскакал вниз.
— Денег дала. Ещё раз поверила! — шептал Андрей среди тишины, опустившейся над ним. — Ничему она не поверила, потому и откупилась. Вот сказал же Уваров: «Верил я, ждал, а теперь изверился». Так и она, самый близкий мне человек... Может, и в самом деле я ничего не стою? Недоучка несчастная... Тоже в профессора полез! Может, в самом деле в горе этой нет ничего, и я преступно вколачиваю в неё народные денежки. — Андрей стиснул руками голову, стараясь отогнать чёрные мысли, но это ему не удалось. — Эх, Анна! Выкинула подачку, как псу дворовому, лишь бы не тявкал. Занята только своими делами, своим проектом, тем, как бы самой отличиться. Она Уварову верит, Ветлугину верит, любому бюрократу из треста поверит, а мне... нет! Вот тебе и любовь! Вот тебе и самый близкий на свете человек... — Андрей поднялся, всё ещё сжимая голову руками, постоял, как бы соображая, что же дальше, и вновь опустился на камень.