Вряд ли, конечно, это были те самые крысы, но узнику все же приятно было думать, что видит старых знакомцев.
Единственное, что скрашивало Бабушкину пребывание в тюрьме, — перестукивание с другими заключенными.
Ленин не раз говорил своему ученику:
— Профессиональный революционер должен уметь обмануть врагов, перехитрить их, должен никогда не падать духом.
Ленин научил Бабушкина тюремной азбуке.
Чтобы пользоваться ею, надо обладать большим терпением.
Весь алфавит разбивается на четыре ряда, в каждом — шесть букв:
а б в г д е
ж з и к л м
н о п р с т
и так далее.
Стучат так: сперва — номер ряда, пауза, потом место буквы в ряду. Например: буква «е» — один удар, пауза, шесть ударов; буква «л» — два удара, пауза, пять ударов.
Всего в «тюремном телеграфе» 24 буквы, гораздо меньше, чем в русском алфавите. Это потому, что подпольщики для упрощения выкинули «ненужные» буквы, вроде «ь», «ъ», «й».
Долог и утомителен перестук. Одно слово отнимает уйму времени. А бывает, сосед недослышит, перепутает — начинай все сначала.
Ивану Васильевичу пригодились уроки Ленина.
Как только Бабушкина поместили в «одиночку», он сквозь толстые тюремные стены стал налаживать связь с соседними камерами. Сделать это было не просто. Ведь неизвестно, кто сидит за стеной. Может быть, нарочно подсунутый шпик?
Бабушкин выстукал в камеру справа:
«К-т-о?»
Ответ пришел сразу — «Костя». Бабушкин знал: «Костя» — это подпольная кличка Щеглова. Но может быть, за стеной не Щеглов, а кто-то «работающий под Щеглова»?
Бабушкин устроил проверку.
«К-о-г-д-а, г-д-е м-ы п-о-з-н-а-к-о-м-и-л-и-сь?» — выстукал он соседу.
Тот через стену долго и подробно описывал, как они первый раз встретились в воскресной школе, на уроке Крупской, и как была одета Надежда Константиновна. Рассказал даже про большую икону Георгия Победоносца, висевшую в классе, на которой у белого жеребца валил из ноздрей, как из паровозной трубы, черный дым.
Все было правильно. Но Бабушкин на всякий случай задал еще один контрольный вопрос:
— К-а-к з-о-в-у-т м-о-ю ж-е-н-у?
Сосед ответил сразу: «Прасковья Никитична». Сомнений быть не могло: это действительно Щеглов.
А тот, с помощью подобных же вопросов, убедился, что рядом сидит именно товарищ Богдан.
Медленно, буква за буквой, передали заключенные друг другу сквозь толстые стены вести с воли. От Щеглова Бабушкин узнал, что борьба ленинцев с провокаторами и внутрипартийными изменниками подвигается успешно. Из камеры слева, где сидел уголовник Федька Хлыст, Бабушкин узнавал о тюремных событиях: кто из узников объявил голодовку, кто выпущен, кого избили на допросе.
Медленно, час за часом, день за днем, неделя за неделей, тянулись долгие десять месяцев пребывания Бабушкина в одиночной камере.
Однажды уголовник Федька Хлыст в неурочное время тихо, отрывисто постучал в стену Бабушкину.
Иван Васильевич прислушался. Это были позывные. Сейчас начнется передача. И действительно, повторив условный сигнал, Федька Хлыст начал выстукивать:
«П-е-р-е-д-а-й-т-е п-о-л-и-т-и-ч-е-с-к-о-м-у Б-а-б-у-ш-к-и-н-у…»
Бабушкин прильнул ухом к стене.
«Значит, за стеной уже не Хлыст, — подумал Иван Васильевич. — Тот знал, что я сижу рядом. Кто же этот новичок? И что он хочет сообщить?»
Медленно, буква за буквой, складывались слова:
«В т-ю-р-ь-м-е с-к-о-н-ч-а-л-а-с-ь е-г-о д-о-ч-ь Л-и-д-а, ж-е-н-а в-ы-с-л-а-н-а П-о-л-т-а-в-у.»
Бабушкин, как стоял, прислонясь к стене, так беззвучно и осел на пол. В голове не было ни одной мысли. Только словно маленькие молоточки часто-часто колотили в виски.
А стук в стену продолжался:
«С-к-о-н-ч-а-л-а-с-ь е-г-о д-о-ч-ь Л-и-д-а, ж-е-н-а в-ы-с-л-а-н-а…»
Новичок, не получив от соседа знака о приеме; передавал сообщение сначала.
Надзиратель, тихонько заглянув в глазок камеры, удивился. Всегда выдержанный, спокойный, Бабушкин сидел на холодном каменном полу, обхватив руками голову. Плечи его судорожно вздрагивали.
«Видно, и он того… тронулся», — подумал надзиратель, привыкший за долгие годы к таким сценам, и опустил железную створку «волчка».
А сквозь стену прямо в голову Бабушкину продолжал настойчиво, букву за буквой, словно гвозди, вбивать новичок:
«С-к-о-н-ч-а-л-а-с-ь д-о-ч-ь Л-и-д-а…»
Тогда Бабушкин встал и торопливо, но четко выстукал в стену:
«Я Б-а-б-у-ш-к-и-н».
Стук сразу прекратился. Иван Васильевич ничком бросился на койку. Сколько так пролежал, не помнил. Вдруг услышал тихий, осторожный стук из правой камеры.
«К-р-е-п-и-с-ь, т-о-в-а-р-и-щ», — выстукивал Щеглов.