Но Иван оказался хорошим слесарем. Четыре года в торпедных мастерских не пропали даром. Да и самолюбие не позволяло Ване отстать от товарищей.
Работа в Питере оказалась куда более тяжелой, чем в Кронштадте. Слесари тут получали сдельно и вынуждены были «жать» изо всех сил.
Но Ваня был молод и здоров. Ему тоже очень хотелось заработать побольше. В Кронштадте он был учеником и получал двугривенный в день, пять рублей в месяц. А здесь, как ему рассказывали, слесари зарабатывали по 30–35 и даже 40 целковых в месяц. Такие деньги казались Ване сказочными.
С утра до ночи он рубил зубилом, опиливал паровозные части напильником, подгонял и шлифовал детали. Приходил домой затемно, сразу валился спать, а утром, еще до рассвета — опять на завод.
«Я и не живу, только работаю, — устало думал он. — Так и „зарваться“ недолго».
«Зарваться» — это слово Иван впервые услышал в Питере. Когда рабочий, не выдержав дьявольского напряжения, заболевал от переутомления, товарищи говорили про него: «зарвался» или «зарылся». Даже врачи так и писали в скорбных листках[5]: «зарвался».
Но Иван не унывал. Ему было приятно, что теперь он — заправский слесарь, а не какой-нибудь ученик: опытные мастера здороваются с ним за руку и говорят как с равным.
С нетерпением ждал Иван первой получки. По его расчетам, он должен был получить рублей двенадцать-тринадцать. Это здорово! Иван чувствовал себя виноватым перед матерью. Та работает день-деньской, а он ничем не помогает ей и младшей сестренке. Переехав в Питер, Иван решил: «Не покажусь к матери в Кронштадт, пока не соберу денег для нее». Была у него и еще одна мечта: к матери обязательно надо явиться в новом костюме. Пусть она видит, что сын стал уже взрослым, самостоятельным. Хотелось ему сменить свои лохмотья на приличную одежду еще и потому, что Иван любил потанцевать. А не пойдешь же на танцульку в обтрепанных брюках и залатанном пиджаке.
Однако кассир выдал всего восемь рублей.
— Тут, кажись, ошибка, — растерянно сказал Бабушкин.
Вместо ответа кассир ткнул пальцем в расчетный листок. Иван отошел в сторонку и внимательно прочитал бумажку. Оказывается, он действительно заработал почти двенадцать рублей. Но из них четыре рубля у него вычли.
«За что бы это?» — подумал Иван.
Ага! Вот!
«На лампадное масло и обновление икон — один рубль», — прочитал Иван.
И он вспомнил, как через три дня после его поступления на работу по цеху прошел мастер, собирая деньги на лампадное масло. В углу цеха был устроен целый иконостас: там висело много икон, и перед ними вечно теплились лампадки. Рабочие ругались, но — хочешь не хочешь — развязывали кошельки.
— У меня — ни гроша, — развел руками Иван, когда мастер подошел к нему.
— Ладно, — сказал тот. — Выкрутимся!
Так вот что это значило — «выкрутимся»! Мастер просто высчитал рубль из его получки.
Дальше в расчетном листке шли еще вычеты: полтинник удержали с него за сломанный напильник, рубль — штраф за брак.
«Какой брак?» — удивился Иван.
Он работал аккуратно и тщательно. Правда, однажды был такой случай: опиливая заготовку, он вдруг заметил раковину в металле. Иван подозвал мастера.
— Брак, — сказал мастер. — Выбрось!
Иван тогда и не подумал тревожиться. Ведь брак — не по его вине. Отливка плохая. А вот теперь оказывается — гони за это целковый.
Мрачный, отошел Иван от окошка кассира.
Направился в трактир.
В задымленном зале, за облитыми пивом столиками сидели знакомые слесари. Был субботний вечер, и мастеровые отводили душу. Они пригласили Ивана подсесть к ним в компанию, но он, рассчитавшись с трактирщиком за «спрыски», сослался на срочные дела и быстро покинул трактир.
В кармане у него еще оставалось около семи рублей.
«Пить никогда не буду и курить не буду! — твердо решил Иван. — Не для того я горб гну…»
Из трактира Иван пошел домой. Поступив на работу, он снял маленькую комнатку на Шлиссельбургском тракте, недалеко от завода. Денег у него тогда не было, жил он в долг.
Дома Иван дал хозяйке три рубля за комнату.
«Вот тебе и подарок!» — печально свистнул он, оглядывая оставшиеся деньги.
Два рубля он отложил в деревянный сундучок и решил ни в коем случае не трогать их.
«Как-нибудь перебьюсь до получки, — подумал он. — Иначе не скопишь для матери».
Шла неделя за неделей. Бабушкин работал как каторжный. Однако деньги в его сундучке прибавлялись медленно.
«А в Кронштадте гуторили: питерские слесари ровно баре живут. Сказочные заработки! — горько усмехнулся Иван. — Сказки сказывали!»