Бабушкин, сидя у стола, думал: как бороться с этой эпидемией тоски? Сейчас главное — взбудоражить, поднять людей. Но как? И тут мелькнула мысль: «Старик!»
Иван Васильевич забарабанил кулаком в дверь. Заключенные насторожились: в чем дело?
Коридорный надзиратель открыл «форточку», через которую в камеру подавали пищу.
— Чего буянишь?
— Вызовите начальника корпуса, — сказал Бабушкин. — Надо поговорить..
— Много вас тут, указчиков, — проворчал надзиратель и захлопнул «форточку».
Бабушкин снова стал стучать. К нему присоединился студент. Наконец «коридорный» отодвинул створку «волчка».
— Перестань колошматить, — сказал он. — Начальнику уже доложено. Придет.
Но прошли вечер и ночь, и еще один день — Сиктранзит не являлся.
Однако настроение в камере понемногу начало меняться. Бабушкин объявил товарищам свой план: потребуем, чтобы сумасшедшего забрали в госпиталь.
— Верно! — поддержал студент. — И нам лучше. И старику. И вообще не имеют права держать умалишенного в тюрьме. Обязаны лечить!..
Заключенные оживились, деловито обсуждали, что предпринять, если Сиктранзит откажется выполнить их требование.
Лишь на третий день утром Сиктранзит вошел в камеру.
Бабушкин видел: начальник корпуса с удивлением глядел на сумасшедшего, вставшего, как и все заключенные, при его появлении. Старик был цел и невредим. А начальник полагал, что политические, конечно, изобьют его, как это было во всех камерах.
— Ну-с, на что вы опять жалуетесь, господин Бабушкин? — спросил начальник. — Как видите, ваша просьба выполнена. Теперь в камере только политические.
— Уберите старика! Отправьте его в больницу для умалишенных!
Начальник сделал удивленное лицо.
— А разве старик сумасшедший?
— Вы отлично знаете это, — ответил Бабушкин.
— Я рассмотрю вашу просьбу. — Сиктранзит повернулся, собираясь выйти из камеры.
— Учтите, — сказал Бабушкин, — если вы не уберете сумасшедшего, и притом немедленно, мы примем меры.
Сиктранзит остановился, неторопливо снял пенсне и стал протирать стекла кусочком замши.
— Вы, кажется, изволите угрожать мне? — насмешливо произнес он. — Оригинально! А позвольте узнать: какие же «меры»?..
— Пошлем жалобу вице-губернатору.
— Пошлите, пошлите! — съехидничал Сиктранзит.
— Смейтесь! — спокойно сказал Бабушкин. — Мы знаем не хуже вас: вице-губернатор не станет слишком беспокоиться из-за нас. Но учтите, мы предадим гласности всю эту историю. Сообщим в газеты, как на Руси сумасшедших держат в тюрьмах. Найдутся охотники обнародовать такую скандальную историю. Это вам по вкусу?
Сиктранзит промолчал.
— Есть и еще одно сильное оружие у заключенных, — сказал Бабушкин. — Голодовка.
— Ну что ж, — произнес Сиктранзит. — Посмотрим, что у вас получится. «Финис коронат опус».
И он вышел из камеры.
— Что он сказал? — спросил Бабушкин у студента.
— «Конец венчает дело», — перевел тот.
— Правильно, — сказал Бабушкин. — «Конец — делу венец». И конец будет в нашу пользу.
На следующий день Бабушкин вручил начальнику корпуса жалобу для передачи вице-губернатору.
— Хорошо, — сказал Сиктранзит и, не читая, сунул бумагу за борт мундира.
«Определенно не передаст, скотина», — подумал Бабушкин, глядя на его спокойное насмешливое лицо.
— Обратите внимание, — сказал он Сиктранзиту. — Там в конце мы пишем: если вице-губернатор не даст ответа в течение суток, наша камера объявит голодовку.
Сиктранзит пожал плечами:
— Каждый делает, что ему нравится.
Это было в одиннадцать утра. На следующий день к одиннадцати утра никаких известий от вице-губернатора не поступило.
— Итак, голодовка? — спросил Бабушкин у соседей по камере.
— Значит, голодовка! — за всех ответил студент.
— Учтите, товарищи, — предупредил Бабушкин. — Голодовка — штука серьезная. Тут обратно хода нет. Взялся голодать — на том и стой. До конца…
— Ясно! — сказал студент, хотя ему и не хотелось уточнять, о каком «конце» говорит Бабушкин.
В камере было пять человек, не считая сумасшедшего.
— Пусть каждый обдумает. Хорошенько. Хочет ли он участвовать в голодовке, — сказал Бабушкин. — Выдержит ли? Не отступит ли? Больным и пожилым советую отказаться. Если кто не чувствует в себе достаточных сил, тоже пусть лучше откажется. Нет, нет, ответ не сразу. Через час.
Прошел час. В голодовке согласились участвовать все. Но Бабушкин настоял, чтобы пожилой, издерганный Сахарнов не голодал.