— Пожалуйста!
Лидию Михайловну провели в маленькую невзрачную комнату. У стола сидел сам адвокат — невысокий, молодой, с рыжеватой бородкой. Он встал, приветливо шагнул навстречу учительнице и спросил:
— Принесли?
— Принесла, Владимир Ильич, принесла, — ответила учительница. — Вот! — И она положила на стул стопку тетрадей.
— Очень хорошо, великолепно! — радостно потирая руки, быстро сказал Ильич. — Вы и не представляете, Лидия Михайловна, сколько ценнейшего материала для новой статьи дадут мне эти сочинения рабочих. Благодарю вас, от души благодарю…
…Постепенно Бабушкин подружился с учительницами. Он видел, Надежда Константиновна на уроках пристально присматривается к нему. Однажды она даже пригласила его и еще нескольких наиболее смышленых, решительных учеников к себе домой.
— Давайте сами поставим спектакль, — предложила учительница.
В воскресенье, в полдень, рабочие пришли к Надежде Константиновне.
— Будем ставить пьесу Фонвизина «Недоросль», — объявила она и раздала им переписанные от руки роли Стародума, Милона, Правдина.
Однако изучали роли всего минут двадцать, а потом Надежда Константиновна и Лидия Михайловна пригласили гостей за стол. За чаем завязалась беседа о заводских порядках, о притеснениях, о том, как живут и борются за свои права рабочие в Англии, Германии.
С тех пор не раз и не два побывал Бабушкин с друзьями на квартире учительницы. И каждый раз сперва очень быстро читали роли, а потом долго беседовали.
Как-то Иван Бабушкин, уходя от Крупской и выслушав ее приглашение прийти снова в следующее воскресенье, смущенно, но решительно сказал:
— Вот что, Надежда Константиновна… Мы с приятелями решили… Приходить мы, конечно, будем. С превеликой радостью. Но эти чаи да закуски вы кончайте. А то мы вас вконец разорим.
Он оглядел скромную комнатку учительницы: ситцевые занавески на окнах, простая железная кровать, этажерка с книгами, облупленный низенький шкаф…
— И «Недоросля» будем изучать в другое время. Не за этим мы к вам ходим…
Шульц откуда-то пронюхал, что Бабушкин бывает дома у учительниц.
— Что ви там делайт? — однажды на перемене спросил он Бабушкина.
— Спектакли играем.
— О, вундербар! Я хочу говорить — прекрасно! — воскликнул щупленький немец, задрав кверху свои тараканьи усы. — Театр — мой давний страсть. Сцена, кулисы, грим, лампы, публикум — о, это есть прекрасно! Возможно и мне с вами выступать?
— Для тебя Фонвизин роли не написал, — грубо ответил Бабушкин, желая поскорее отвязаться от Шульца. — Вот когда будет пьеса со шпиками, — приходи!
И он быстро ушел от оторопевшего немца, который так и не понял: шутка это или оскорбление.
На следующем уроке Бабушкин нарочно пересел на другую парту, как раз позади Шульца. Он видел: как только Надежда Константиновна говорила какое-нибудь вольное слово, Шульц сразу записывал в маленький блокнотик, лежащий под тетрадкой.
«Это неспроста», — подумал Бабушкин.
После уроков он выждал, пока Шульц оделся, и незаметно двинулся за ним. Они пошли по Шлиссельбургскому тракту, потом свернули направо в темную улицу.
«Неужто он в полицейский участок наладился?» — волнуясь, подумал Бабушкин.
Он неслышно, по-кошачьи, крался за немцем, стараясь держаться как можно плотнее к заборам и стенам домов.
Шульц приблизился к полицейскому участку, но, не останавливаясь, быстро прошел мимо.
У Бабушкина отлегло от сердца.
«Чуть не возвел напраслину на человека», — облегченно подумал он, однако все же пошел дальше за Шульцем.
Тот завернул в переулок, но не направился к своему дому, а почему-то вскоре опять свернул.
«Куда это он?» — встревожился Бабушкин.
Шульц, то и дело осторожно оглядываясь, сделал круг и вдруг неожиданно для Бабушкина вновь оказался возле полицейского участка.
Воровато оглянувшись, он торопливо шмыгнул в подъезд.
«Вот подлюга!» — возмутился Бабушкин.
Назавтра утром на заводе он, сбиваясь от волнения, рассказал о Шульце своему приятелю — Илье Костину.
Илья с Иваном были одногодки. Оба работали слесарями, учились в вечерней школе, любили потанцевать и приодеться. Илья был выше Ивана, худощавее его. Веселый, деловой, он очень нравился Бабушкину.
Особенно крепко сдружились они после одного печального события. Их знакомый токарь, славный человек, но страшный пьяница, умер, «сгорел» от водки. Удрученные, Иван и Илья ушли на заводской пустырь и торжественно поклялись друг другу: хмельного в рот не брать ни капли, никогда.