Потому и не ложилась она спать — все-таки веселее мужу работать, если рядом кто-то бодрствует. Лишь изредка вставала она, откладывала недовязанные носки, тихо, неслышно подходила сзади к мужу, клала руки ему на плечи и, прижавшись щекой к его колючей, небритой щеке, разглядывала чертежи.
…Бабушкин упорно продолжал чертить. Глаза слипались. Достал луковицу, разрезал ее пополам, понюхал, глубоко втягивая острый, как нашатырь, запах… Глаза сразу застлало слезой, но все же мозг прояснился, будто его вдруг провентилировали.
«Надо, обязательно надо кончить чертежи! И как можно быстрее! — думал Бабушкин. — Сейчас станок вдвойне необходим. Ведь теперь у нас не какой-нибудь, сколоченный на свой страх и риск „Союз борьбы“. Теперь я — член городского комитета партии. Партии!
Подумать только! Наконец-то в России создана партия, единая Российская социал-демократическая рабочая партия — РСДРП!»
Но радость его вскоре сменилась тяжелым раздумьем.
Да, прошел уже почти год, как в Минске состоялся Первый съезд партии. В манифесте съезд торжественно провозгласил: отныне в России существует социал-демократическая рабочая партия. Это прекрасно! Этого ждали все революционеры.
И вот партия как будто бы создана: приняты необходимые резолюции, избран Центральный Комитет, а толку почему-то мало. По-прежнему екатеринославские революционеры действуют самостоятельно, не получая указаний из центра. Да и есть ли он, этот центр?
Бабушкин задумался. От приехавшего из Питера товарища он слыхал, что Центральный Комитет полностью арестован. Слух этот смутный, может быть и неточный, да как проверишь?
Связь с Питером лопнула. А главное — нет Ильича. Он все еще в ссылке, в Сибири. Будь Владимир Ильич на свободе, — все было бы по-другому. И Первый съезд прошел бы не так: ведь стыдно сказать, со всей России съехалось только 9 делегатов. Да, трудно без Ильича!
На пятую ночь Бабушкин закончил чертежи. Станок получился маленький, простой и легкий — как раз то, что требовалось.
— Да ты почти Эдисон! — полушутя-полусерьезно воскликнул друг Бабушкина, слесарь Матюха, рассматривая последний чистовой чертеж. — Возьми-ка патент на свое изобретение! Большую деньгу огребешь!
— Насчет патента я, пожалуй, маленько погожу, — засмеялся Иван Васильевич. — А то жандармы мне такой патент пропишут!. Не захочешь и Эдисоном быть!
Бабушкин стал немедленно устраивать типографию.
В домик, где жил Матюха, теперь часто приходили какие-то люди. Задернув занавеску на окошке, Матюха украдкой доставал из-под сундука старый, оторванный от рубахи рукав, зашитый с одного конца, как мешок. Пришедший быстро высыпал в рукав горсточку свинцовых букв — литер — и уходил. Через некоторое время приходил другой «приятель» Матюхи и тоже высыпал шрифт в рукав.
Все это были знакомые наборщики из разных типографий, сочувствовавшие революционерам. Шрифт в типографиях хранился на строгом учете, наборщики очень рисковали, но все-таки постепенно рукав наполнялся, маленький мешочек становился все тяжелее.
Буквы были разные и по размерам, и по форме, большинство из них — старые, изношенные. Но все-таки этот шрифт еще мог служить.
Построить печатный станок было еще труднее, чем достать шрифт. Каждый из участников подпольных кружков тайно мастерил у себя на заводе какую-либо деталь для него.
Сам Бабушкин однажды остался на ночь в цеху: он теперь опять работал на Брянском заводе. Стоя у тисков, он торопливо опиливал металлическую рамку, которая должна держать сверстанный набор.
Работа подвигалась медленно. Бабушкин волновался. Еще бы! В любую секунду мог подойти мастер и увидеть, что Бабушкин занимается посторонним делом. Начались бы расспросы: что за рамка да для чего? И все же, несмотря на огромный риск, Иван Васильевич к трем часам ночи закончил рамку.
Теперь надо было вынести ее с завода. А это нелегко: в воротах стража — черкесы с собаками.
Иван Васильевич украдкой пересек заводской двор, подошел к высокому, плотному забору в том месте, где за ним рос старый, могучий каштан, и, оглянувшись по сторонам, перебросил металлическую рамку через забор. Она мягко шлепнулась в канаву.
Потом Иван Васильевич, беззаботно насвистывая, прошел в ворота. Охранники, привычно похлопывая ладонями, быстро ощупали его. Бабушкин подошел к каштану. Вокруг было темно. Он подобрал рамку и отнес домой.