В углу, возле кровати, стояла на полу маленькая корзинка. С такими ходят по грибы. Бабушкин обычно хранил в этой корзинке все «бумажное». И хотя помнил, что корзинка пуста, на всякий случай еще раз заглянул в нее. Да, пусто.
Простой стол, железная кровать, две табуретки, тиски, привинченные к прибитой в углу толстой доске, заменявшей ему верстак, — все это Бабушкин решил бросить.
Если тащить мебель с собой, жандармы, конечно, поймут, что он уезжает, и непременно задержат.
«Хорошо хоть жена кое-что увезла в Смоленск, — подумал Бабушкин. — Белье да одежду. А то пропало бы все ни за грош».
Он вышел на улицу, насвистывая что-то веселенькое, помахивая маленьким чемоданчиком. Казалось, он идет то ли в баню, то ли к знакомым.
Иван Васильевич не поехал прямо на вокзал. Неторопливо прошел в центр города и остановился на проспекте, у витрины мехового магазина, словно изучая лежащие за стеклом бобровые, соболиные, каракулевые шкурки.
Краем глаза он быстро окинул проспект. Так и есть! Неподалеку, возле парикмахерской, тоже остановился низенький человек в черном пальто и котелке. Он, как и Бабушкин, делал вид, что внимательно разглядывает рисунки модных причесок на витрине. Лицо у него было маленькое, плоское. Взгляд, когда он отводил глаза от витрины, упорно скользил мимо Бабушкина, словно тот совершенно не интересовал его.
«Шпик. И притом не из ловких», — понял Бабушкин.
Маршрут пришлось изменить. Идти на вокзал невозможно — шпик увяжется следом.
«Вот обида! Неужели как раз сегодня, в последний мой екатеринославский день, и схватят?» — хмурился Иван Васильевич, неторопливо шагая по проспекту.
Надо было что-то изобрести, как-то отделаться от шпика. Но как?
Бабушкин гулял долго; в голову лезли всякие способы побега, но он отвергал их один за другим. Все рискованно, а хотелось действовать наверняка. Уж очень досадно попасться в последний день.
Вдруг в глаза бросилась вывеска: «Почта, телеграф».
«Ага! Кажется, придумал!»
Иван Васильевич быстро взбежал на две ступеньки, толкнул деревянную дверь и прошел на телеграф. Взял бланк, сел к столику, задумчиво поглаживая кончиком деревянной ручки усы. Краем глаза заметил: шпик тоже вошел на почту.
На бланке, в графе «кому», Бабушкин написал фамилию жены, но не настоящую, а «Вязьмина». Над графой «куда» слегка задумался. Жена находилась в Смоленске, но Иван Васильевич не собирался посылать телеграмму туда. Обмакнув перо, он решительно написал: «Минск». Какую бы улицу придумать? Написал: «Губернаторская, 6». Губернаторские-то уж, наверно, в каждом городе есть!
Дальше перо скользило без задержки:
«Выезжаю завтра. Встречай. Вагон восьмой. Целую».
Денег у Бабушкина было мало, жалко тратить на всякие там «целую», тем более что поцелуи не дойдут до жены, да что поделаешь!
Бабушкин помахал бланком, чтобы просохли чернила, и протянул его в окошечко, где сидел сутулый, пожилой чиновник. Заплатил за телеграмму, взял чемоданчик и, не глядя по сторонам, вышел на улицу.
Медленно проходя по тротуару мимо окон почты, заглянул внутрь помещения. Ну, конечно! Шпик что-то торопливо доказывал сутулому чиновнику.
«Интересуется, что я в телеграмме написал, — усмехнулся Бабушкин. — Пусть почитает. Для него и написано. Авось до завтра успокоится…»
Свернув за угол, он крикнул извозчика и умчался на вокзал.
Той же ночью дом на Третьей Чечелевке был окружен цепью городовых. Высокий, щеголеватый пристав в сопровождении двух полицейских подошел к двери и постучал. Никто не ответил. Пристав постучал вторично. Снова тишина. Полицейские хотели уже выломать дверь, когда из соседней квартиры высунулась заспанная хозяйка дома.
— Где постоялец? — грозно набросился на нее пристав.
— Слесарь-то? — переспросила хозяйка. — А кто его ведает, батюшка! Дома он нонича чегой-то не ночует.
Пристав нахмурился. Сердито подумал:
«Как же так? Жене телеграфировал в Минск: „Выезжаю завтра. Встречай“. Неужто обманул?»
Еле сдерживая злость, крикнул:
— Обыскать квартиру!
Полицейские потребовали у хозяйки ключ и вошли в комнату Бабушкина.
По беспорядку в комнате, отсутствию одежды опытный глаз пристава сразу почуял: «птичка улетела».
— Проворонили! — зло крикнул он и опустился на табурет. Но тотчас вскочил и выругался: спиною он больно ударился о тиски.
Пристав понимал: искать что-нибудь после отъезда «Вязьмина» глупо и смешно, но нельзя же просто так повернуться и уйти несолоно хлебавши!
Обыск начался.
А в это время Бабушкин, подложив под голову коричневый чемоданчик, лежал на верхней полке.