— Говорят, на днях в Днепре громадную щуку выловили, — сказал он.
— Точно! — обрадовался землекоп. — Не щука, а целый кит. Два метра ростом!
Бабушкин передал ему новые лопаты в брезентовых чехлах. Потом пришел совсем молодой паренек — плотник.
— Выдай-ка, дяденька, фунт гвоздей, — попросил он.
Почесал в затылке и прибавил:
— А лучше парочку!
Кладовщик снова завел разговор о щуке, потом удалился в заднюю комнату и вынес мешочек.
— А знаешь, как и куда гвозди забивать? — спросил он. — Молотком грохнешь мимо — пальцы отшибешь.
— Не беспокойтесь, дяденька, — ответил смешливый паренек. — Все гвозди вгоню, куда положено! По самую шляпку!
Он развязал мешочек, заглянул в него и подмигнул Бабушкину: на дне, под гвоздями, лежала стопка подпольных листовок.
Вскоре среди «трамвайщиков» начались «беспорядки».
Взволнованный начальник дистанции явился в жандармское управление к полковнику Громеко.
— Бунт, — тревожным шепотом сообщил начальник дистанции, хотя никакого «бунта» на стройке еще не было. — Все время бог миловал, а тут словно с неба — листовки…
— Не богохульствуйте, — перебил его Громеко. — Небо тут ни при чем. Причина вполне земная…
Перед полковником Громеко лежал секретный пакет из Екатеринослава за № 1790. Ротмистр Кременецкий просил «учредить срочный розыск и привлечь к дознанию по статье 1035 поднадзорного Ивана Васильева Бабушкина», который скрылся из Екатеринослава и сейчас, по некоторым данным, возможно, находится в Смоленске.
Громеко решил не медлить. Во все концы города были направлены жандармы и шпики.
Бабушкин тоже не терял времени. Тщательно присматривался он к местным товарищам. Пожилой слесарь с курчавой бородкой сразу понравился ему. Слесарь был упорен, нетороплив, каждое слово произносил так, словно гвоздь вколачивал. Привлек внимание Бабушкина и широкоплечий, горячий парень-телеграфист.
По вечерам в комнате Бабушкина теперь часто собирались партийцы. Первой всегда приходила совсем молодая девушка — учительница. За ней — покрытый мучной пылью рабочий с мукомольни. Потом являлись пожилой слесарь с курчавой бородой, веселый парень-телеграфист, два железнодорожника.
«Товарищ Трамвайный» — так партийцы называли Бабушкина — ставил на стол кипящий самовар, парень-телеграфист брал в руки гитару, учительница разливала чай.
Казалось, это собралась повеселиться компания друзей. Но чай стыл в чашках, закуски стояли нетронутыми, а собравшиеся напряженно слушали тихий, глуховатый голос хозяина.
Товарищ Трамвайный говорил, что нужно создать настоящую боевую партию, и для этого Владимир Ильич думает издавать за границей газету «Искра». Рассказывал о своих встречах с Ильичем. Говорил об ответственном поручении, которое тот дал ему: сколотить здесь, в Смоленске, группу надежных, стойких товарищей. Они должны принять «Искру» из-за границы. Дело трудное, опасное. Малейшая неосторожность грозит провалом.
— Справитесь? — испытующе оглядывая собравшихся, спрашивал Бабушкин.
— Передайте Ульянову, — за всех отвечал пожилой молчаливый слесарь, — задание выполним!
…Как-то днем, в палящий зной, заскрипела дверь в кладовую на строительстве трамвая.
Вошел огромный усатый жандарм.
«За мной!» — подумал Иван Васильевич.
Собрав всю свою выдержку, он быстро надел очки и молча ждал, что скажет грозный посетитель.
— Дозвольте водички, любезный! — хрипло попросил жандарм, тяжело опускаясь на табурет. — С утра гоняюсь, яко пес…
Бабушкин облегченно вздохнул, подал ему кружку с водой, предложил снять тяжелую шинель.
— А чего вы, служивый, ногам покоя не даете? — сочувственно спросил он, когда жандарм немного отошел.
— Такая наша служба, — отвечал усач. — Государственный преступник объявился… Какой-то Дедушкин. Нет, наоборот, Бабушкин… Где он — никто не знает… А ты ищи как проклятый!
Бабушкин продолжал спокойно стоять около жандарма.
— Да, мудрено так человека сыскать, — глуховатым голосом сказал он. — Людишек-то на земле поболе, чем блох… Вы бы, ваше благородие, хоть узнали, какой он из себя, преступник-то?
— Знаем, — недовольно махнул рукой усач. — А что толку? Невысокий, плотный… Да мало ли их, невысоких?
— Вот и я, к примеру, не великан, — усмехнулся Иван Васильевич.
— То-то и оно, — кивнул жандарм. — Есть, правда, и другие приметы: веки у него пухлые, хмельного не потребляет, не курит…
— Это уже существенней, — сказал Бабушкин, поблескивая зеленоватыми стеклами очков. — Непьющих не так уж много. И некурящих тоже. А и то, и другое сразу — таких уж раз-два и обчелся. Дозвольте предложить папироску, ваше благородие?!