Отныне Прасковья Никитична, судача с соседками, охотно сообщала, что муж — столичный столяр, и для весомости даже прибавляла: «краснодеревец».
На базаре, у колодца, в лавочке она рассказывала всем, что в Питере муж мастерил только дорогие красивые вещи для богатых господ — среди заказчиков был даже старичок генерал, — но теперь жизнь прижала их, и муж готов по дешевке брать любые, даже самые мелкие заказы.
Но прошел день, и два, и три… А полоцкие жители почему-то не спешили загружать работой столичного «столяра-краснодеревца». То ли никому не требовалось ремонтировать шкафы и столы, то ли горожане сами при нужде брались за пилу и молоток.
«Скверно, — думал Бабушкин, оглядывая аккуратно разложенные пилы, стамески, рубанки. — Надо хоть для виду, для полиции, что-то пилить, строгать… А то подозрительно…»
Он задумался.
«Может, пока для себя что-нибудь смастерить? Просто чтобы не сидеть сложа руки? И попрактикуюсь к тому же. Но что?..»
Прошел в смежную комнату — тоже маленькую, с низким зеленым потолком. Там, сидя за столом и напевая протяжную украинскую песню, Прасковья Никитична подрубала носовой платок.
Бабушкин обвел глазами мебель в комнате: простой шкаф, железная кровать, стол, еще один стол — поменьше, две табуретки.
«Шкаф изготовить, что ли? Нет, трудновато с непривычки, — подумал он. — Стол? Да зачем же еще третий стол?»
— Пашенька! Чего тебе из мебели не хватает? — спросил он жену.
— Небось не на век устраиваемся! Стол да стул есть — и ладно, — сказала Прасковья Никитична.
«На пробу сработаю табурет», — решил Бабушкин.
Вернулся в «мастерскую», неторопливо отобрал нужные доски.
Потом взял ножовку, стал отпиливать куски реек для ножек.
Работал он неторопливо. Куда спешить? Да и вещь такая простая, что и делать-то неинтересно.
Бабушкин и прежде, слесарничая, любил изготовлять сложные, заковыристые детали. Чтобы и руки, и голова трудились. Только тогда он получал настоящую радость. А тут — эка невидаль — табурет!
«Не сработать ли что другое? — задумался он. — Похитрее…»
Поразмыслил и решил смастерить скамеечку. Но не простую, а с «секретом»…
Работа сразу пошла живее.
Бабушкин взял рейки, приготовленные для табуретки, чуть укоротил их, старательно обстругал, превратив в круглые, гладкие, словно полированные, палки. Это будущие ножки скамеечки.
Доски для сиденья он подбирал другие — двухдюймовые, самые толстые из имевшихся в мастерской. Отпилил от них нужные куски, тщательно зачистил рубанком.
Теперь надо было сделать самое сложное — «секрет».
Бабушкин взял старую стамеску с расплющенной рукояткой, наточил ее и стал выдалбливать отверстия для ножек: два на одном конце доски, два — на другом.
Но делал он их почему-то слишком глубокими и чересчур близко одно от другого. А самое странное — парные, рядом расположенные отверстия Бабушкин внутри доски зачем-то соединил между собой широким «коридором».
В этом-то и заключался «секрет».
Если теперь вставить ножки в отверстия, то «коридор», идущий внутри доски, будет снаружи совершенно не виден. Он станет как бы «тайником», маленьким секретным ящичком, куда можно спрятать от чужого глаза небольшую вещичку.
Бабушкин взял несколько подпольных листовок, свернул их и заложил в тайник.
Потом вставил в отверстия ножки. Проверил. Ножки должны держаться туго и выходить из дыр с трудом. Так и получилось.
Сел на скамеечку, нарочно покачался из стороны в сторону. Она держалась прочно, устойчиво. Иван Васильевич позвал жену.
— Мое первое столярное изделие! — гордо сказал он, — Ну, как? Нравится?
Прасковья Никитична мельком глянула на «изделие», не понимая восторга мужа.
— Скамейка как скамейка, — сказала она. — Покрасить не вредно бы…
— Покрасить-то покрашу, — перебил Бабушкин. — А ты ничего не замечаешь? Гляди лучше…
Прасковья Никитична внимательно осмотрела скамеечку, повертела ее и так, и этак.
— Царапина вот, — неуверенно проговорила она. — Тут, кажись, глазок. От сучка…
— Царапина! — засмеялся Бабушкин.
Он перевернул скамеечку, положил ее сиденьем на пол, уперся в доску сапогом и с силой потянул к себе одну ножку. Она медленно, со скрипом вылезла.
— Ну, гляди, — сказал Бабушкин.
Прасковья Никитична осмотрела сперва ножку, потом — дыру в доске.
— Что глядеть-то? — недоуменно спросила она.
Тогда Бабушкин сунул пальцы в отверстие и вытащил из тайного «коридора» подпольные листовки.
— Ловко! — засмеялась Прасковья Никитична.