Мысль оказалась удачной. Ведь маленький городок Покров находился недалеко от Орехово-Зуева — центра текстильной промышленности. В этих районах шныряло много агентов крупных текстильщиков.
— Одна беда, Паша, — улыбаясь, сказал Иван Васильевич. — Ассортимент товаров у меня уж больно небогат! Ну, да ничего! Мой товар такой, — никого уламывать не придется: сами расхватают, только покажи!
И действительно, товар у Бабушкина был отменный. С легким лотком на груди он приходил в фабричные поселки и сразу направлялся к знакомым ткачам.
— Принес? — нетерпеливо спрашивали «покупатели».
— Принес, — отвечал Иван Васильевич и вынимал из лотка завернутые в куски ситца пачки нелегальной литературы.
Но однажды коммивояжер чуть не провалился.
На перекрестке к нему пристал какой-то подвыпивший подозрительный субъект.
— Чем торгуешь, дядя? — схватил он Бабушкина за руку.
— А вот ситчики, самые лучшие ситчики, набивные, расписные, яркие, девицам да молодухам подарки, — привычной скороговоркой разбитного коммивояжера ответил Бабушкин.
— Покажь!
Бабушкин вынул кусок ситца — темно-синего с цветочками, — расправил его на ладони и поднес к лицу незнакомца.
— Колер облезлый. — сказал тот. — А ну, покажь другой!
Бабушкин порылся у себя в лотке, вынул другой кусок — ярко-алый — и показал назойливому покупателю.
— Слишком здорово в глаз шибает, — сказал тот, по-прежнему крепко держа рукой Бабушкина. — Покажь еще!
«Что делать? Надо как-то отвязаться от этого типа», — подумал Бабушкин.
В лотке лежало еще два образца ситца, но в них были завернуты нелегальные брошюры.
— Больше образцов нет. Все распродал, — грубо сказал Иван Васильевич и, резко стряхнув с себя руку незнакомца, быстро повернул за угол.
После этого случая Бабушкин решил, что носить подпольные листовки в лотке рискованно.
…Шагая по извилистой лесной тропинке, Бабушкин усмехнулся, вспомнив, как утром Прасковья Никитична, снаряжая его в путь-дорогу, закладывала ему под рубаху аккуратные пачки литературы.
— Как компрессом обложила, — сокрушенно пошутила она.
Иван Васильевич поправил на спине сбившиеся брошюрки и зашагал дальше. Глуховатым голосом он запел песню, полюбившуюся ему еще в петербургской тюрьме:
Лес был безлюден, и Ивану Васильевичу нравилось вслух распевать эту запрещенную песню.
Отмахав верст двенадцать, Бабушкин снова сделал привал — последний перед Ореховом, возле маленького, глухого лесного озерца. Вплотную к воде спускались старые ели, а сама вода казалась густой и черной, как нефть. Озеро было сплошь покрыто большими, круглыми, как тарелки, мокрыми листьями и длинными, извивающимися, как змеи, стеблями. Бабушкин хотел лечь, но земля была еще влажная. Сев на старый замшелый пень, Иван Васильевич с интересом рассматривал огромный муравейник, построенный рядом.
Когда-то, в детстве, он любил, кинув щепку в муравьиный город, наблюдать, как обеспокоенные мураши, облепив ее со всех сторон, дружно стараются отодвинуть. Он и сейчас по старой привычке отыскал взглядом обломок ветки, но передумал и не бросил его в муравейник.
На душе у Бабушкина было радостно. Он знал, что на окраине Орехово-Зуева, в тесной квартирке ткача Климентия Лапина с Никольской мануфактуры, усевшись вокруг пузатого самовара, задернув занавески на окнах, его ждут друзья — ткачи, красковары, отбельщики, мюльщики, прядильщики. Каждое воскресенье приходил к Лапину товарищ Богдан — Бабушкин — и вел здесь кружок.
Особенно радостно было сегодня Ивану Васильевичу потому, что на груди у него, под рубахой, вместе с пачками нелегальных листовок лежал свежий номер «Искры». Бабушкин получил его от Грача в Москве, в привокзальном трактире.
«Замечательный человек! — вспомнив Грача, подумал Бабушкин. — Жандармы ищут его по всей России, а он сидит в самой Москве и, как всегда, нисколечко не унывает. Находчив до дерзости!»
Вот и тогда, в трактире, Иван Васильевич очень удивился, когда увидел за столиком рядом с Грачом постового полицейского. И вдобавок около обоих — стопки с водкой. А ведь Грач, кажется, непьющий?!
Бабушкин, едва переступив порог, хотел сразу покинуть трактир, но Грач, смешно растопырив руки, уже кричал:
— А! Дружок пожаловал! Садись, садись! Угощу!