Чтобы дети как-то шли со мной на контакт, я иногда покупал им жвачку, угощал их, чтобы они только какое-то время были со мной. Кому конкретно давал жвачку, я не запомнил, но знакомства на этой почве с детьми у меня возникали».
Узнаете стиль филолога? Университетское образование чувствуете? «Скиталец никому не нужный…», «неодолимо влекло к детям…». Какие обороты!
Яндиев довольно быстро нашел свидетелей, которые не раз прогоняли никому не нужного скитальца из школьных туалетов. Они и тогда знали, что «доброго дедушку» лет сорока с небольшим неодолимо влечет к детям, а в обмен на дружбу он предлагает иностранную жвачку, твердую детскую валюту в России.
Без колебаний опознала филолога по его фотографии Г. Г. Ищенко, работавшая в те годы завучем десятой школы. Снимок, как полагается, в числе других показал ей следователь Яндиев. А кто, спрашивается, мешал той зимой походить по городу с рисованным портретом? Тем более что директор училища Андреев опознал своего учителя без колебаний.
У Андреева, перенесшего инсульт и уже не работающего директором, Яндиев, разумеется, тоже побывал. И узнал любопытную подробность: после единственного визита к нему человека из милиции, когда Андреев, только глянув на портрет, сразу сказал, кто есть кто, ни директором, ни его педагогом никто больше не интересовался. Ни разу.
Конечно, всюду можно встретить разгильдяев. Но в такой дикий непрофессионализм верится с трудом.
Следственная группа Амурхана Яндиева сделала все, что требовал от нее служебный долг, выполнила все рутинные процедуры. По их настоянию, в частности, была проведена физико-техническая экспертиза. Она подтвердила, что ножевые ранения на теле Лены с высокой вероятностью могли быть нанесены одним из 23 ножей, которые при обыске нашли на последней квартире учителя. А именно — ножом под номером 22. И еще Яндиев доставил учителя в принадлежавшую ему некогда мазанку, давно и за бесценок проданную. Перед объективом видеокамеры тот уверенно показал на манекене, как действовал, как держал жертву, как наносил удары ножом. Он ничего не забыл, не путался в показаниях, как Александр Кравченко. Он охотно разъяснил подробности, которые ставили следствие в тупик.
Когда тело Лены вынули из Грушевки, у девочки ее же шарфом были туго завязаны глаза. Зачем? Глаза завязывают, чтобы жертва не видела дорогу, не смогла потом ее найти. Но девочка шла к дедушке добровольно, по пути в мазанку завязывать ей глаза не было смысла. Значит, завязал глаза потом. Может быть, уже после убийства вспомнил о старом поверье, будто в глазах жертвы остается последнее, что она видела при жизни, — страшный лик убийцы? Он же филолог!
Все это слишком умозрительно. Как в историях про Шерлока Холмса. В жизни проще. И невероятнее.
«Во время совершения преступления я шарфом завязал Закотновой глаза, так как мне страшно было видеть ее взгляд…»
Он вообще не мог подолгу смотреть людям в глаза. Отводил взгляд на служебных совещаниях, когда ему давали поручение или выговаривали за упущения в работе. Не выдерживал взглядов учеников в школе и подчиненных в учреждении, после того как изменил педагогическому призванию и занял высокий пост начальника отдела снабжения. Не мог заглядывать в глаза своим жертвам. И этой, первой, и многим следующим.
Первой он глаза завязал. Позже он стал выкалывать их ножом. На черепах, в пустых глазницах, оставались следы, эксперты сопоставляли их с ножами из богатой учительской коллекции и в свойственной им крайне осторожной манере делали заключение: «Не исключена возможность, что раны нанесены тем же инструментом…», «Вполне вероятно, что нож под номером 22…».
Он был чувствительным, этот никому не нужный скиталец…
Замечательно, конечно, когда справедливость торжествует. Хотя бы дюжину лет спустя, хотя бы после нескольких дюжин безвинных смертей. Здесь нет иронии: для истины не бывает слишком поздно. Лишь бы пришла.
Но почему, бога ради, почему она так запоздала?
Еще в начале 1979 года все могло стать на свои места. Вряд ли напуганный учитель (а он не из храброго десятка) долго бы запирался, припертый к стене многочисленными свидетельствами. Да, прямых очевидцев нет, но косвенных улик — более чем достаточно. Вспомним, как он краснел, бледнел, заикался, моргал маленькими глазками на первых допросах, как потел и отмалчивался. И не надо было бы разрушать недозволенными приемами чистое алиби Александра Кравченко. У филолога никакого алиби не было и в помине. И следов он оставил за собой — будь здоров. Оперативник, рассчитывающий на повышение по службе, может только мечтать о таком преступнике — дилетанте.