Очнулся я уже в доме, в своей кровати, раздетый, умытый и в чистом исподнем. Интересно было бы узнать, кто же это занимался со мной гигиеническими процедурами? Но, немного подумав, решил не поднимать этот щекотливый вопрос. Как говорится: не буди Лихо…
А вот Лихо… то есть Лихорук, как раз оказался тут как тут. Едва я открыл глаза, он тут же материализовался в своём физическом теле рядом с кроватью (похоже, он так и болтался здесь, пока я пребывал в отрубе) и заорал на всю Ивановскую, как обычно картавя и пришепетывая:
— П-пратиш-шка Ш-шума ош-шнулш-ша! Ш-шиф-фой и с-сдороф-фый!
И, честно говоря, он оказался прав: я был вполне себе живой, да и чувствовал себя неплохо. А в моем резерве даже успело скопиться некоторое количество магической энергии. Значит, источник ведьмака исправно работает, даже когда его хозяин изволит пребывать в полной отключке. И это здорово! Теперь узнать бы, сколько времени я провалялся в беспамятстве?
Едва только громогласный возглас злыдня, в котором я, даже без задействования своих расчудесных умений, распознал обожание, преданность и почитание, всколыхнул тишину избы, как в горницу ввалились мои прекрасные хозяйки и, визжа от радости, повисли у меня на шее. Обе-двое одновременно! Что сказать? Я тоже был очень рад их видеть в добром здравии и ощущать прижимающиеся ко мне их горячие, крепкие и упругие тела. Ну, мужик я или где?
— Всё-всё, красавицы! Задушите ненароком! — со смехом произнёс я, крепко их обнимая и целуя в щеки (поцеловал бы и в губы, но посчитал, что это уже перебор).
Наконец девчонки от меня отлипли, и я коротко поинтересовался:
— Сколько я тут валяюсь, родные мои?
— Так третьи сутки вот-вот выйдут, Рома, — произнесла Акулина, вытирая со щек слезы радости.
— Сколько? — не поверил я. — Трое суток пластом?
— Да, — подключилась к разговору Глафира Митрофановна. — Честно сказать, думали, что не выживешь ты… Если бы не злыдень твой, который утверждал, что с тобою всё в порядке будет… А! — Она тоже неожиданно всхлипнула, и резко отвернулась.
Вот уж чего не ожидал от «тёщеньки», так это слез. А где же та кремень-баба, сумевшая пройти все те нелегкие и горькие испытания, что подкидывала ей судьба? Которую не сломали лагеря, зоны, издевательства конвоя и блатных? Нет, я её конкретно не узнавал. И это было хорошо, просто замечательно. Значит, потихоньку оттаивает её душа, покрывшаяся ледяной коркой, а сердце до сих пор не превратилось в мертвый и холодный камень.
— Так, бабоньки, и чего сырость развели? — подражая какому-то персонажу из еще довоенных черно-белых фильмов, прикрикнул я на расклеившихся красавиц. — Я — жив! Братишку у смерти отбили! Радоваться надо, родные! Глафира Митрофановна, найдется, чем эту радость спрыснуть?
— Чем спрыснуть найдем, — заверила меня мамашка, справившись с нахлынувшими эмоциями.
Если таки дальше пойдет, мы действительно станем одной семьёй. Если уже не стали.
— Я того французского добра у фрицев целый ящик заховала! — похвалилась «тёщенька». — Только это… Ром… — Как-то замялась она, словно не решаясь мне о чём-то сказать. — Прежде чем радоваться… Тебе бы узнать кое-что… Не очень-то приятным для тебя это известие будет… — немного нервно добавила она.
— Что еще случилось? — произнес я, приподнимаясь повыше на подушках. — Да говорите уж, Глафира Митрофановна, безо всяких там обиняков и экивоков.
— Вот… — Акулина, стараясь не смотреть мне в глаза, протянуло небольшое круглое зеркальце, перед которым иногда прихорашивалась. А после того, как я его взял, всхлипнула и закрыла лицо руками.
— Интересно-интересно… — произнес я, пока еще не догадываясь о причинах такого странного поведения.
Но едва мне стоило взглянуть в зеркальную поверхность, я сразу понял в чем дело. Да уж, на такое даже я не рассчитывал. Хотя и перенес это вполне себе легко — ведь тело, в котором я находился, изначально не было для меня родным.
Причина оказалась одновременно «банальна» и страшна, если бы на моём месте оказался бы настоящий Роман Перовский, двадцати пяти лет от роду, а не пятидесятилетний мужик Виктор Чумаков из будущего. Из зеркала на меня смотрел основательно «возмужавший» мужик под сорокет! В котором, конечно, легко определялись знакомые черты молодого парня, каким я себя видел в зеркале в последний раз.