Был он весь какой-то скособоченный, изломанный, перекошенный, да еще в придачу и горбатый. Словно в раннем детстве он попал в мощную камнедробилку, а после этого все так и срослось. Худющие руки с большими ладонями, крепкими пальцами и длинными черными ногтями, больше похожими на когти, едва ли не доставали до самого пола.
На непропорционально большой (по отношению к телу) и угловатой голове сверкал изумрудной зеленцой злобный и глубоко посаженный глаз. Один. Левый. А вот другого глаза словно бы никогда и не было. То ли врожденный дефект, то ли… Хрен его знает, что это может быть?
А вот что находилось под длинным, словно у Буратино, носом я прекрасно рассмотрел — настоящая огромная пасть, полная мелких и острых треугольных зубов, которым позавидовали бы и пираньи. И если он этот уникальный хлебальничек во всю ширь откроет, то легко может не только «медку хлебнуть», а даже мне голову откусить.
В общем, вид мой слуга имел весьма страшный и неприглядный. Таким только детишек ночью пугать. Настоящий бабай! Проявившись полностью, уродец резко дернулся к печи и, стремительно ввинтился в её побеленный бок, мгновенно утратив материальность.
Двигался он резко, угловато и непредсказуемо. Если кому-нибудь придётся столкнуться с ним в открытом противостоянии, то я не завидую этому несчастному. Но мне самому опасаться было нечего — абсолютная клятва верности крепко удерживала это чудовище за яйца (или, чего там у него вместо них?) от нападения на своего хозяина. Это я точно знал. Никакого вреда вольно или невольно он мне причинить не сможет!
В печке что-то громко хрупнуло, и она покрылась множеством разбегающихся во все стороны трещин. А через мгновения она оглушительно «рванула», превратившись в груду битых кирпичей. Последней точкой в разрушении печки стала с грохотом рухнувшая сверху печная труба.
Хату мгновенно заволокло пылью, в которой вновь проявился довольный донельзя уродец, сжимающий в руке какой-то обломок дикого камня, с выбитыми на нём кривыми знаками или рунами. От камня явно попахивало какой-то мощной волшбой, но уже основательно выдохшейся, разобраться в которой мне было пока не по силам.
— Ф-фот он, камень залош-шный, што с-столько ф-фремени удаф-фкой с-служил! — На меня прямо-таки плеснуло немеряной злобой существа к этому артефакту.
После чего уродец хватанул камень своими замечательными зубами, в мговение ока превратив его в натуральную «труху». Да, попадаться этому товарищу на зубок я никому не советую! Кстати, а шипеть и заикаться он стал куда как меньше.
Входная дверь неожиданно распахнулась и в избу ввалилась Глафира Митрофановна «под ручку» с дедом Маркеем, и еще пара неизвестных мне партизан, видимо привлеченные шумом разрушенной печи.
— Что здесь происх… — Хотела произнести мамашка, но мой новый приятель повел рукой, и женщина неожиданно споткнулась на ровном месте.
Не удержавшись в вертикально положении, она рухнула под ноги бегущим следом мужикам. Которые, запнувшись уже об неё, повалились сверху, устроив на входе в избу настоящую кучу-малу.
Послышалась ругань, маты — партизаны себя особо не сдерживали, костерили Митрофановну на чем свет стоит. Да и она от них не отставала, выдавая подчас такие сложносочиненные конструкции, от которых даже у меня уши в трубочку сворачивались.
— Куды руки запустил, гад! — бушевала мамаша, расталкивая навалившихся мужиков. — У Маньки своей будешь сиськи щупать, а мои не замай! Или не дает?
— Ух, Глашка, — со смехом ответил один из мужиков, который под шумок и дал волю рукам, — а сиськи у тебя действительно высший класс! Хоть и небольшие, но крепкие и упругие, словно у молодухи! Я словно лет двадцать скинул! Вот ей-ей, не вру! Выходи за меня, Глафира…
Я бросил взгляд на моего ручного зубастика — тот откровенно наслаждался замечательным видом устроенной им же «комедии». И кроме этого я заметил, что он явно упивается негативными эмоциями людей, их болью и злобой, от которых становится сильнее. Ненамного, совсем на чуть-чуть, но он явно черпает из них силу.
Незаметно мотнув головой, и скорчив недовольную физиономию, я дал понять освобожденной нечисти, что сейчас его проделки абсолютно ник месту. Тот выставил вперед свои огромные ладони и кивнул большой и уродливой головой — не буду, мол, больше. Едва он это проделал, люди сразу начали подниматься на ноги. Ведь на самом деле они не были такими неуклюжими, как могло показаться со стороны. Это все были проделки моего новоявленного слуги.
— Хватит уже зубы скалить, ироды косолапые! — Дед Маркей, наконец-то, сумел подняться на ноги. — Все бока отдавили! Слышь, малой, ты как? Жив, аль нет?
— Жив, дед Маркей! — отозвался я, покашливая от витающей в воздухе пыли. Горло драло неимоверно.
— А что ж опять с тобой приключалось-то? — подойдя к развалинам печи, поинтересовался старик. — Ты как печь умудрился развалить?
Что примечательно, моего «Джанго освобожденного» дед Маркей не видел в упор, хоть и находился от него на расстоянии вытянутой руки. Да его вообще никто не видел, и это было просто замечательно. С такими возможностями я его прямо по профилю эксплуатировать буду — вносить разногласия и сумятицу в стан врага. Такие фокусы для настоящего диверсанта дорогого стоит.
— Да ничего со мной не приключалось, — пожав плечами, ответил я. После того, как я стравил излишки сил моему одноглазому головастику, мне так основательно получшело. — Лежал, никого не трогал, примус починял. А она возьми и развались!
— Чего починял? — У деда Маркея едва глаз не выпал от услышанного. — Какой примус? Ты же, паря, только что на ладан дышал?
Ах да, этот «прикол» здесь еще не известен. Первое издание романа Булгакова «Мастер и Маргарита», откуда я «стырил» известную цитату, должно произойти только в 1966-ом году. Писатель работал над книгой до самой своей смерти в 1940-ом году, но, так и не завершил. Редактирование и сведение воедино черновых записей осуществляла после смерти мужа вдова писателя — Елена Булгакова. И именно её стараниями этот роман увидел свет в том виде, в каком мы знаем его сейчас… Вернее, будем знать в будущем.
— Да шутка это, дед Маркей! — смеясь и кашляя одновременно, ответил я старику. — Ты чего это, шуток не понимаешь?
— А, раз веселиться начал, теперь точно не помрешь! — обрадованно произнес старик. — Так сама, что ль, печка рассыпалась? Как-то не похоже… — с сомнением произнес он, разглядывая груду кирпичных обломков.
— А ну подвинься, старый! — Пока все присутствующие мужики пялились на развалины печи, мамашка занялась делом — распахнула в избе все окна, чтобы хоть немного проветрить запыленное помещение. — А то совсем дышать нечем! — произнесла она, распахнув последнее окно.
Ворвавшийся в избу свежий утренний ветер, мгновенно устроил настоящий сквозняк, быстро выдув кирпичную взвесь из дома. Дышать сразу стало легче.
— Такое ощущение, что в топке мина взорвалась, — никак не мог успокоиться старик, обходя по кругу груду обломков, — аль граната… Слышал же, как бумкнуло?
— Слышать-то слышал, но взрывчатым веществом не пахнет совсем, — возразил я.
— Однакож от печки остались рожки да ножки! — не унимался старик. — Не могла она взять, и вот так просто развалиться! — продолжал доказывать свои правоту дед Маркей.
— Ну, и чего пристал к парню? — накинулась на него мамашка. — И вообще, хватит уже зенки пялить! Выметайтесь отседова! Товарищу Чуме покой нужен! — разошлась она, выталкивая взашей мужиков на улицу. — И ты, старый тоже, давай, пошевеливайся!
Хитрый дедок пытался возмущаться, но никакого эффекта на Глафиру это не произвело. И, честно говоря, я был ей за это благодарен. Очень уж мне хотелось побыстрее заняться «допросом» освобожденной нечисти. Кто он? Что он? Чего умеет? И как он вообще здесь оказался?
Наконец, я остался с Глафирой наедине, и она, наскоро меня осмотрев, произнесла:
— Полежи немного, Рома, я пока новое место присмотрю… Нельзя тебе в такой пыли и разрухе находится!
Рома? Надо же, как после совершенной диверсии и последующего ранения мой рейтинг в глазах «будущей тёщеньки» вырос. Или боится, что вместе с моей смертью дар семейный куда-нибудь еще сквозанёт, что и не найти. Но пока меня такое отношение полностью устраивает. Нам еще с ней работать и работать, ведь я хочу за максимально короткое время стать могучим колдуном.