Ведь тогда нарушится причинно-следственная связь: дед не женится на бабушке, не родится отец, следовательно, и меня не будет. Но опять же, я ведь сейчас могу разделять, где «приобретенная» память из альтернативной ветки реальностей, созданной моим перемещением, а где моя реальная.
Ведь я сейчас словно из двух половинок состою. Может быть, тогда исчезнет приобретенная здесь «половинка»? Но лучше не рисковать и подслеживать одним глазком за моим предком! Еще бы какую магическую защиту ему замастырить.
Ходили же и в моём мире слухи о заговорённых ведьмами людях, которых и пуля не берёт, и зараза никакая не клеится. Надо будет внимательно проштудировать веду после нашей совместной операции на момент подобных заклинаний. Ну, или самому покубатурить, и что-то придумать. В общем, есть еще насущные задачи, над которыми стоит в ближайшее время поработать.
— Вот, держи, Ваня! — Я вытащил из кармана приготовленный загодя защитный оберег, предотвращающий действие пагубной магии злыдня.
— Что это? — удивленно произнес он, крутя в руках неказистую поделку, связанную в сложный узел из подручного «мусора» — ниток, мелких костей и перьев.
— На шею надень, и носи под одеждой, — ответил я. — Это специальный знак для моего помощника, что ты свой. Без этой штуковины он и тебя порвет, стоит его только освободить…
Ну, а что я ему на этот счет должен сказать? Типа: это магия, дедунь? Так он мне сразу и поверит, ага. Он у меня атеист-коммунист до мозга костей. Тут надо действовать с осторожностью, чтобы отторжения не вызвать. А вот когда он уже и сам поймет, как в той песне поётся, что мир не прост, совсем не прост — вот тогда мы с ним по-другому уже поговорим.
— Да как он его под одеждой-то увидит? — продолжал задавать «неудобные» вопросы дед. — Или он у тебя рентгеновским зрением обладает? — едко усмехнулся Чумаков-старший.
— Ты меня прости, Иван, но даже у тебя куда больше одного органа чувств, — спокойно парировал я. — Чего ты на одном зрении зациклился? Слух, осязание, обоняние, вкус…
— На вкус он его, что ли, пробовать будет? — Дедуля тоже в карман за словом не полез.
«Главное, чтобы он тебя на вкус не попробовал», — подумал я.
— Согласен, возможно, твой помощник реагирует на запах, — уже вполне серьёзно продолжил дед, даже понюхав оберег. — Просто не вижу других вариантов…
— Эх, Ваня-Ваня! — улыбнувшись, произнес я. — Знал бы ты, насколько могут быть разнообразны органы чувств у животных: это и тепловидение, и эхолокация, и элекро и механорецепции (пропилила же мне в своё время мозги наша школьная биологичка)… Ты же вроде в учениках у профессора биологии ходил? Но сейчас читать тебе лекции совсем недосуг, — теперь уже я бросил взгляд на наручные часы, — пора нам! Я еще и не переоделся…
Черт, как я мог забыть? Ведь в партизанском отряде мне подобрали по размеру немецкую форму, в которой я хотел отправиться с дедом «в гости» к фрицам. Мысленно ругаясь и распекая себя за безалаберность, я заскочил в избу, подобрал с пола мокрый вещмешок, и вывалил из него на пол влажную форму ефрейтора вермахта с «пустым» погоном и одной нарукавной лычкой в виде «галочки».
Не без некоторого внутреннего содрогания (хоть я и совершенно не брезглив) я залез в чужую и мокрую одежду, снятую партизанами, скорее всего, с какого-нибудь мертвого фрица. Но маскировка — наше всё, поэтому придётся потерпеть некий физический и душевный дискомфорт.
Переодевшись, я вернулся во двор под навес, где застал шмыгающую носом Акулину с глазами на мокром месте, и Глафиру Митрофановну с сухим, но покрасневшим взглядом.
— Что у вас тут? — мазнув взглядом по расстроенным лицам моих женщин, поинтересовался я.
— Прощались… — пискнула девушка, промакивая слёзы накинутым на плечи цветным платком.
— Прекратили сырость разводить! — сурово произнёс я. — Всё будет хорошо! Это фрицам сегодня не поздоровится! Вот поплачь за них, пока они живы…
— Вот ещё! — «Вспыхнула» девушка, смахивая ладошкой слезы со щёк и разворачивая ссутуленные плечи.
Её крепкая грудь, плотно облепленная подмокшей тканью кофточки, которую она после нашего вояжа по лесу не успела сменить, мгновенно проявила себя во всей красе — напряженными сосочками, набухшими от прохлады. Твою мать! Вот как мне теперь это развидеть? Я ведь только о них теперь всю дорогу думать буду, а они — стоять у меня перед глазами!
Дед за моим плечом одобрительно, но смущенно «крякнул», видимо, тоже высоко оценив пикантную картинку.
— Ну доча, пойдем… — поймав плотоядный взгляд моего старика, произнесла Глафира Митрофановна, обнимая девушку за плечи, и буквально утаскивая её в избу. — Берегите себя, ребятки! — произнесла она на прощание, а Акулинка вновь громко всхлипнула.
— Пошли, — я потянул деда, до сих пор стоявшего с открытым ртом и судорожно сглатывающего слюну, в сторону тропинки, ведущей в лес, — нам нужно в Тарасовку до рассвета успеть! А до него уже совсем ничего…
Некоторое время мы шли молча по лесной тропинке, я — первым, дед — за мной, ступая след в след. Навернуться в темном лесу, ступив не «туда» — это, как нефиг делать. Вот и осторожничал старик. А я, знай себе шпарил, как по освещенному проспекту — с моим ведьмовским зрением мне любая темень нипочём!
— Ром, постой! — негромко окликнул меня старый, не разглядев в темноте нависающую над тропинкой ветку и едва не выколов себе глаз. — Не так быстро! Я как кошка в темноте видеть не умею…
— Извини. — Я немного снизил темп, ведь действительно разогнался не на шутку. Еще угроблю старика ненароком.
— Слушай, а это тоже оно? — спросил дед, когда мы пошли дальше, но теперь уже я посматривал через плечо на деда, проверяя, чтобы не отстал в темноте. Так-то действительно в лесу хоть глаз коли. Да еще и всё небо затянуто грозовыми тучами — ни луны не видно, ни звёзд.
— Ты о чем? — не останавливаясь, уточнил я.
— Ну… об этом… секретном чудо-оружии, — пояснил Чумаков-старший. — Это с его помощью у тебя такое зрение?
— Отчасти да, — вновь максимально туманно ответил я. — Побочный эффект… Такой же, как и старение, — решил я немного окатить его ледяной водичкой, а то смотрю, размечтался, — я ведь еще недавно помоложе твоего выглядел.
— Да, я слышал, как в отряде удивлялись, — произнес дед. — Опасная, выходит, штуковина.
— Еще какая! — заверил я старика. — Один раз ошибся — и почти в старика превратился. Но, спасибо, что хотя бы выжил, и могу немцев дальше бить. Ну и, проводить дальнейшие испытания, доводя эту вундервафлю до ума. Вот, если мы с тобой еще и моего помощника сумеем освободить — тогда вообще, все как по маслу пойдет и ускориться весьма.
— Слушай, Ром… — после небольшого молчания, как-то смущенно, но решительно, произнес мой старик. — А у тебя с Акулиной что-то серьёзное?
«Твою же мать!» — беззвучно выругался я.
Вот так и знал, что обязательно западет дед на Акулину с моим-то везением. А на неё сложно не запасть — уж очень удалась и статью, и лицом ведьмина внучка. Я и сам прекрасно ощущал на себе её притягательную силу, с которой справлялся с огромным трудом. И отчего меня к ней так тянуло? Вон, и дедуля тоже попался, как сопливый юнец…
Хотя, он сейчас именно такой и есть — молодой, холостой и в любовных делах совсем неопытный. Хотя, чему-то же его научили в разведшколе? Ведь умение обаять и покорить женщину — один из неотъемлемых приёмов деятельности разведчика-нелегала.
Может, оттого, что ведьма она, хоть и неинициированная в этой реальности? Нет, меня же и к мамаше её тянуло не меньше, а у Глафиры Митрофановны даже задатка никакого нет.
— Ты не подумай чего, товарищ Чума, — неожиданно перешел на «официоз» Чумаков-старший, — я ведь с самыми серьёзными намерениями… Я ведь… и жениться могу… Даже хочу… Запала она мне в душу… — сумбурно пояснил дед.
Ну, вот приехали! В моей памяти неожиданно «потускнели» воспоминания моего детства из этой, новой ветки реальности. Словно и были они, а словно бы и не были… Словно дежавю[1] у меня на всю голову.