А на самом деле это была старая бретонская[1] песня «Son Ar Chistr» («Песня о сидре»), которую сочинили два подростка — Жан Бернар и Жан-Мари Прима в 1928-ом году. Ребята собирали урожай яблок на родительской ферме и, чтобы окончательно не загнуться со скуки, сочиняли лёгкие песенки.
У парней открылся настоящий талант и со временем они стали знаменитыми бретонскими бардами. Песня «Про сидр» родилась по дороге из кабака, пока братья ждали поезда. Затем мотив оформили в законченное произведение. Постепенно эта песня распространилась по всей Бретани.
Вскоре пришла Вторая мировая война. Немцы тоже любили хорошую музыку и хорошо выпить, а потому неудивительно, что именно в эти годы мелодия из локально-местечковой превратилась в весьма популярную вещь, да еще и получив распространение на немецком языке.
Кто её только не перепевал после войны, но настоящее возрождение забытой песни началось в семидесятых, когда голландская группа «Bots» выпустила песню «Zeven Dagen Lang» с более жёстким звучанием, которое мгновенно пришлось по душе многим. Под такие риффы выступали протестующие студенты, бунтарская молодёжь и прочие революционно настроенные люди.
А вот когда СССР вызволил из чилийского заключения Луиса Корвалана[2], группа «Oktoberklub» из ГДР переделала популярнейшую на тот момент песню группы «Bots» и выдала абсолютно маршевый хит «Was wollen wir trinken», в котором пела о Корвалане, находившемся в СССР и готовом бороться за свободу во всём мире, естественно, при поддержке «большого брата».
В итоге эта версия[3] на немецком языке и с маршевым ритмом и популярность той, ещё бретонской мелодии в Германии 40-х, и закрепили за песней ярлык «нацистского гимна», приписывая его «дивизии СС „Das Reich“ Люфтваффе».
А «людская молва» окрестила произведение немецкой, тирольской, баварской (выбирайте сами) солдатской песней или просто смешала всё в кучу — что в итоге родило несуществующие «Войска СС Люфтваффе». Но, нет, нет и нет! Финальный вариант текста и характерное маршевое звучание появились только в 1970-х годах.
Мой старикан, когда временами неслабо поддавал на пасеке, тоже любил разгонять лесное зверьё этими задорными строчками. Только непонятно, откуда она была ему известна сейчас? Неужели в его секретной разведшколе НКВД её изучали?
Если так, то «уровень образования» в ней держался просто на недосягаемой высоте! Ведь к фрицам эта песня попала после оккупации Франции, а это, по нынешним меркам, произошло не так уж и давно. Значит, наши чекисты, воспитывающие разведчиков и диверсантов для заброски на территорию врага, постоянно держали руки «на пульсе», подмечая и используя в работе даже подобные мелочи.
Насквозь промокший Иван, взобравшись на крыльцо резко распахнул дверь, и покачиваясь, словно моряк на «гуляющей» в шторм палубе, ввалился в избу. Дверь за собой дед предусмотрительно не закрыл, оставляя себе пути к отступлению, либо для моей поддержки.
— Was wollen wir trinken… — Перешагнув за порог, старик икнул, сделав вид, как будто очень удивлен присутствию чужих людей в его жилище. — Was zum Teufel machen Sie hier, meine Herren? — нетрезво заревел он с порога, размахивая початой бутылкой коньяка. — Verschwinde hier! Ich möchte schlafen!
[Что мы будем пить… Какого черта вы тут делаете, господа? Выметайтесь отсюда! Я хочу спать! (нем.)]
Из-под крыши дровяника мне пока всё было отлично видно и слышно через открытую дверь. Но как следует порадоваться такой удаче мне не удалось — какая-то инквизиторская стерлядь в черной сутане метнулась деду за спину и стремительно захлопнула дверь.
Гребаные шлёпки! Я сразу и ослеп, и оглох, а магическое зрение не могло пробиться за бревенчатые стены избы. Похоже, что братья-инквизиторы в курсе, как можно блокировать мои ведьмачьи фишечки. Что же делать-то?
Я мучительно размышлял, чего бы такого предпринять, чтобы находиться в курсе того, что происходит в избе. Мне нужно было не пропустить момент, когда бросаться на выручку деду, если наш не слишком мудрёный план потерпит позорное поражение.
В общем, оставался лишь один выход — выбраться на улицу под дождь, и тупо наблюдать за актерской игрой деда стоя у освещенного окна. И надеяться, что никто из итальянских утырков-инквизиторов меня не заметит. Я уже было рванул под потоки воды, но неожиданно меня остановила «завибрировавшая» энергетическая связь с моим помолодевшим предком.
Похоже, что несмотря на внешнюю невозмутимость, старик сильно волновался, и это волнение я ощущал через нашу связь, тогда как другие «магические датчики» были выведены из строя итальянскими «мракоборцами». И тут я решил провернуть один «фокус» — подключиться к синапсам[4] деда, чтобы получить «удаленный доступ» к его зрению и слуху.
Ну, со злыднем же работало, хоть наша связь имела другое «происхождение». Почему бы и в этот раз не попробовать? Не тратя драгоценного времени на долгие раздумывания, я метнул «концентрированный сгусток» части своего сознания вдоль энергетической нити, попутно «смазав» его небольшой толикой магической силы.
Получилось неожиданно легко — через мгновение я уже разглядывал открывшуюся мне обстановку, транслируемую глазами деда. Звук тоже не вызывал нареканий, я как будто собственными ушами слышал. А к странному чувству раздвоения, поскольку попутно мне приходилось еще следить и за окружающей обстановкой, я уже привык, работая в гамбите с одноглазым братишкой.
— Простите, герр гауптам, но это не ваш дом, — по-немецки обратился к деду один из чернорясников-монахов, наверное, самый возрастной из всей их грёбаной бражки. — Вы просто ошиблись в темноте…
— Кто ошибся, морда ты макаронная? — Спецом полез на рожон Чумаков-старший, продолжая размахивать открытой бутылкой и одновременно стреляя глазами по углам в поисках моего «помощника». — Я ошибся? — Дед резко ткнул в сторону открытым горлышком бутылки в сторону инквизитора.
Вылетевшее при этом из горла спиртное плеснуло прямо в недовольно-изумленную рожу итальяшки-монаха, который, не сдержавшись, выругался сквозь сжатые зубы, не взирая на монашеский сан:
— Figlio di putana!
Дедуля-то мой итальянского и французского не знал, а мне было прекрасно известно, что он только что обозвал деда сукиным сыном. Если бы мой старикан жил в нашем времени (ему еще до него топать и топать «своим ходом»), где слово «путана» на рубеже 80−90-ых прочно вошло в русскую речь, то он, несомненно догадался бы, как его обозвал итальянец.
— Чего ты там бормочешь, засранец[5]? — продолжал нарываться дедуля, тоже не особо церемонясь. — Я твоего сраного языка не знаю, и знать не хочу! — Пока инквизитор протирал кулаками залитые коньяком глаза, Чумаков-старший словно ледокол начал продвигаться сквозь монахов к замеченной им в углу неподвижной тушке злыдня. — Мы, немцы, скоро будем править всем миром! И я — барон Михаэль Кюхмайстер фон Штернберг тебе это гарантирую! А сейчас — свалите по-хорошему, за ради всех святых, пока я добрый… — Устало произнес дед, почти добравшись до Лихорука.
А ведь хорошо отыгрывает дедуля. Просто настоящий талантище! Ему на большую сцену надо, либо, на худой конец, в «Иронию судьбы или с легким паром», в ту самую банную сцену.
— Стоять! — уже по-немецки рявкнул главинквизитор, а дед тем временем положил ладонь на рукоять моего заряженного силой ножа.
— Ты опять за своё? — Чумаков-старший резко развернулся на пятках. — За немецкий хвалю, а за остальное придется ответить…
— Ответить будет ты, — рассерженной змеёй прошипел макаронник, из-за волнения коверкая фразы на немецком. — Я будет жаловаться самому ему превосходительству[6] глава Италия дуче…