— Акулинка! — Охнула женщина, испугавшись еще сильнее. Отчего визуальные оттенки её голоса приобрели еще более насыщенный желтый свет. — И думать не смей про комсомол! Нишкни даже! Забыла, кого сейчас в Тарасовке расквартировали? Настоящих зверей! Нацистов-эсэсовцев! Так что про комсомол свой и думать забудь! Как будто не было его никогда! — На повышенных тонах заистерила испуганная мамаша.
Ан, нет! Всё правильно — за комсомол здесь можно реально отхватить. А кого же в Тарасовке-то разместили, если мамаша их эсэсовцами и нацистами обзывает? Неужели, нацгвардию сюда незаметно перебросили? Надеюсь, что бабка моим бойцам тоже об этом рассказала. Значит, не просто так мы на мины нарвались — готовится здесь что-то серьёзное. Главное, чтобы пацаны обратно дойти сумели…
— Без бабкиной силы нам теперь даже на выселках спокойной жизни не будет! — продолжала распекать женщина свою явно упертую дочурку. — И этого паренька прятать придётся, некому теперь его мороком прикрывать… Ну, и зачем нужно было этого раненного солдатика к нам в дом тащить?
Ага, это уже обо мне разговор пошёл. За паренька, конечно, спасибо! Давно уже меня так никто не называл. Я ведь уже весьма возрастной дядька, даже молодым человеком с большой натяжкой не назвать. И мамаша по голосу, пожалуй, даже помоложе меня будет.
— А что, его нужно было просто бросить умирать? — С яростью кинулась на мою защиту храбрая девчушка. — А если бы нацисты нашли, то вообще бы расстреляли или повесили!
— А так повесят нас, дура! — истошно заорала мамаша. — Как Голубевых! Они тоже подранка-солдатика прятали! А теперь всей семьёй рядком на станичной площади на фонарях висят! А я ещё жить хочу! Хочу, понимаешь?
Ох, нихрена же себе! Неужели и до таких зверств гады докатились, что гражданских за сокрытие наших пацанов на столбах вешают, как фрицы в Великую Отечественную?
— Чем так жить — лучше сдохнуть! — Не унималась и девчушка. — Но одного-двух гадов я на тот свет с собой обязательно прихвачу! У меня граната есть!
— Ох, божечки-божечки! — вновь запричитала женщина. — За что нам всё это? Умерла мать, и сила её ушла… А я, дура, надеялась, что тебе дар бабкин отойдёт! Ума немного прибавит! Ведь родня же! Кровная! И задаток у тебя хороший имеется… Жаль мне не достался… Уж, почитай, сколь поколений дар ведовской в нашей семье из рук в руки переходил, и не счесть… — Мамаша громко шмыгнула носом. — Но никогда ещё сила на сторону не уходила…
— Мама! — неожиданно резко воскликнула дочка и, похоже, даже ножкой топнула в сердцах. — Ну что вы несёте? Совсем с ума сбрендили уже со своим колдовством! Нету его! Не бывает! И хватит уже об этом бесконечно талдычить! Если ты не заметила — горе у нас! Бабушка умерла!
Стоп! Узнавание пришло совершенно неожиданно — этот голос я действительно уже слышал. Только он был слегка ниже, грубее и сорван истошным криком. Голос старухи-ведьмы. Акулины. А этот, задорный и молодой — его полная копия! И зовут эту девчушку-комсомолку точно так же. Акулинка-Акулина. Ведьмина внучка, выходит…
Так, по ходу, теперь я чего-то не догонял. Ведь старуха-ведьма «божилась», что никакой кровной родни у неё не осталось. И её золовка, что меня с пацанами у ворот встретила, о том же самом талдычила. Поэтому и дар, дескать, передать некому. В жутких муках умирала…
А у нее, выходит, и дочка есть, и внучка. Да ещё и «с задатком», под ведьмовскую силу заточенным. Это, что же выходит? Развела меня старая карга? Всунула невесть что, а могла бы… Да нет, не может такого быть! Я бы ложь сразу почувствовал. Правду старуха говорила. Так претворяться, никакого лицедейства не хватит.
Не понимаю, как такое может быть. Но, как бы то ни было, а я жив! И вполне сносно себя чувствую: дышится не в пример легче, можно сказать, совсем без проблем. Да и осколочные совсем не беспокоят, как будто их и не было никогда. Только голова болит немного и кружится, словно с глубокого перепоя.
Видать, основательный сотряс после контузии так просто не прошёл… Ага, а всё остальное прошло? Нет, не бывает так! Ты уже дядька взрослый, понимать должо̀н. Черт! Запутался я совсем! Пора, наверное, выходить «из спячки». А там — будь, что будет! Главное, что живой, а с остальным разберемся по ходу пьесы.
Сначала я легонько пошевелил пальцами на ногах. Ведь после ранения я их совсем не чувствовал. Ни пальцев, ни самих ног. Есть подозрение, что каким-то осколком повредило позвоночник, либо нервы перерубило. И, к моей несказанной радости, у меня всё прекрасно получилось! Ноги в норме!
Следом я пошевелил пальцами левой руки — норм, работает! А затем правой, которая была крепко стиснута чем-то «сухим и постепенно остывающим». И я прекрасно знал, что это такое. Моя ладонь до сих пор лежала в руке умершей старухи-ведьмы, сведенной предсмертной судорогой. Мои пальцы оказались зажаты словно в тисках. И я, чтобы не привлекать внимания дочки с мамашей, принялся потихоньку их оттуда выкручивать.